Чудная все-таки вещь анимация! В тесных комнатках, под шуршание карандашей создается на плоскости множество самых разных миров. Черточки и линии складываются под умелыми пальцами художников-аниматоров в лица и фигуры. Пройдет немного времени, они попадут под оживляющий взгляд камеры. И увидит мультипликатор все, что он создал, и вот, хорошо весьма.

Цех мультипликации Свердловской киностудии не простаивал и в самые трудные времена. Аниматоры у нас сильные, известные на весь мир. Одного из них, Сергея Айнутдинова, я оторвал от работы над новым фильмом для обстоятельной беседы о творчестве, смерти и многом другом.

Из Москвы в провинцию и обратно

Не безынтересный факт в биографии моего собеседника: родился он в Москве, а живет в Екатеринбурге.

– Сергей, обычно люди предпочитают обратный путь.
– Да, родился в столице. Так получилось, что в момент моего рождения родители проживали в Москве. А потом увезли меня сюда, на Урал.

– Но рисовать начали уже там?
– Нет, в Свердловске. Я целенаправленно пошел учиться в изостудию. Потом участвовал в детском конкурсе во Дворце Пионеров. Мои работы отметили, предложили поступить в единственную тогда детскую худшколу в городе. Существовала такая при художественном училище.

– Свой первый серьезный рисунок не вспомните?
– Смотря что понимать под словом “серьезный”. Пейзажами, натюрмортами я начал заниматься очень давно, еще в раннем детстве делал этюды, на пленэр выезжал. Но дело-то в том, по-настоящему серьезным для меня оказалась ироническая графика, то, что часто пренебрежительно называют “карикатурками”. Среди художников до сих пор распространено достаточно предвзятое отношение к этому виду рисования. Им кажется, живопись маслом и есть искусство, а у меня так, “мульти-пульти” какие-то. Но когда машут рукой: “Да я так тоже нарисую!”, я предлагаю: “Попробуй!”. И оказывается, что это не так легко. Нет, нарисовать точку-точку-запятую, конечно, не сложно, но вот придумать что-то интересное, вложить какой-то смысл становится у людей проблемой. Иронической графике у нас не учат, нет школы. На Западе известные графики набирают специальные курсы и готовят профессионалов. И отношение к карикатуристам ничуть не презрительней, чем к живописцам или скульпторам. На мой взгляд, истинный художник тот, кто рисует как никто другой, и делает это так, что рисунок хочется повесить на стенку. И тогда не важно, кем сделан предмет искусства, человеком с образованием или без, в какой технике, на холсте или на бумаге. Яркий пример, эстонский художник Прийт Пярн, биолог по образованию. Его работы во всем мире ценятся. Или Леня Тишков, наш земляк, который закончил московский медицинский институт, но считается одним из элитных художников Москвы.

Выболтаю то, что и так не является тайной. Много рисунков самого Айнутдинова висит в частных коллекциях: в Германии, Финляндии, Италии. В этих странах проходили персональные выставки уральца.

В СССР выставок карикатур почти не было, даже публиковать карикатуры было сложно. Многие художники рисовали в стол, я в их числе. Государство следило зорко, смеяться позволяло исключительно над дядей Сэмом. Я к антиамериканской пропаганде тоже руку приложил, не стану отказываться.

Выбирал какую-то злободневную международную тему, что-то на нее рисовал. Несколько таких политических шуток было опубликовано, кстати, в “Насменке!”. Иначе заниматься профессиональной графикой было невозможно. Еще “политически-правильный” рисунок позволял поучаствовать в единственной, официальено признанной, Международной выставке политической карикатуры “Сатирa в борьбе за мир”. А уж участие в ней, помимо прочего, давало возможность вступить в Союз Художников.

По ручьям – к свободе

В конце 70-х Сергей Айнутдинов, тогда студент механического факультета УПИ им. С.М. Кирова, продолжал рисовать “в стол”. На газетные страницы, на выставки попадали очень немногие рисунки. Но художнику нужен зритель!
<
– Мало кто знает о выставке иронической графики, которую провели молодые художники на базе фестиваля “Весна-УПИ”. Это был настоящий прорыв! Сам удивляюсь, как нам разрешили. Может, из-за того, что областью тогда руководил Ельцин Б.Н. — сами знаете, как он руководит. А может, на наши художества посмотрели сквозь пальцы просто потому, что город был закрытым, и решили, что дальше Свердловска о ней никто не узнает. Поразительное совпадение – в том же, 1978 году в Москве, совершенно не зная о нашей выставке, подобное же мероприятие провели восемь молодых столичных графиков, не входивших в штат “Крокодила”, “Известий” или “Правды”. Позже я познакомился с этими художниками, и оказалось, что им организовать выставку было гораздо труднее. Так вот, после знакомства мы стали обмениваться работами. Нас поддержала редакция “Студенческого меридиана”, в здании редакции несколько недель экспонировались рисунки, как бы студентов со всей страны, а москвичи смотрели и удивлялись, что в провинции такое создается. Ответно нам высылали графику С.Тюнин, Г.Басыров, И.Смирнов, М.Златковский, Ю.Кособукин — классики определенного периода. Только в Свердловске смогли показать свои работы публике художники из Прибалтики. И “Красная бурда”, кстати, тоже началась с “Весны-УПИ”.

Ожившие картинки

– А когда вы впервые попытались оживить свою графику, занялись анимацией?
– Еще до этих переломных выставок, но тоже в стенах института. В 72-ом там появилось студенческое телевидение, я рисовал анимационные заставки. Лет шесть я углубленно изучал законы анимации, самостоятельно, по книжкам. Но когда профессионально занялся графикой, анимация отошла на второй план.

– И все-таки, к ней вернулись.
– Судьба! Я бросал это занятие несколько раз, и каждый раз все складывалось так, что снова начинал ею заниматься. А вот что подвигло заниматься ею профессионально даже и не знаю. Есть люди, которые грезят режиссурой, усердно готовятся к поступлению во ВГИК или Высшие курсы сценаристов и режиссеров, а я даже и не знал, что учиться там очень престижно. Просто услышал, что есть специальные курсы, где людей с высшим техническим переучивают в режиссеров. В Москву поехал не столько для того, чтобы поступить, сколько ради возможности еще раз встретиться со знакомыми художниками. Приезжаю, а по коридорам ВКСР весь цвет советского кинематографа ходит. Тарковский преподавал, Рязанов. В комиссии экзамены принимают Ю.Норштейн с Ф.Хитруком. Я о них раньше слышал, а тут увидел воочию! И только тогда понял, за какое серьезное дело берусь. Но экзамены сдал и попал в мастерскую Норштейна-Назарова.

– Единственным уральцем в ВКСР, наверное, были?
– Нет, мы ездили вшестером. Сашу Петрова направили в мастерскую Хитрука-Бардина, а вот Леше Харитиди удалось поступить позже, после курсов аниматоров. Это будущему автору “Гагарина”-то! Вот что значит дело случая!

– Норштейн. Назаров. По характерам этих людей можно было понять, кто из них создал ежика в тумане, а кто знаменитого престарелого пса?
– В какой-то степени – да. В мультике, конечно, видна частичка автора. Не зря ведь говорят, что все рисуют себя. Ну, вот Эдуард Назаров. Веселый, ироничный человек, что и по фильмам его видно: “Жил-был пес”, “Мартынко”, “Про Сидорова Вову”. Юрий Борисович в этом плане более сдержан. Он любит, ценит шутку, но юмором не искрит. И мультики у него более загадочные, таинственные. “Сказка сказок”, да и “Ежик в тумане” – кино не для всех. Но это не значит, что один из них хуже или лучше. Просто они очень разные художники и очень разные люди, хотя и закадычные друзья по жизни.

– Как думаете, если бы вы попали не к Назарову, а к Хитруку, на вашем творчестве это бы отразилось?
– На самом деле деление по мастерским было условным. Учились все вместе. Если же говорить о влияниях… В профессиональном плане мне многое дали и Хитрук, и Назаров, и Норштейн с Хржановским. Некоторые критики находят в моих фильмах что-то от Норштейна. Сравнение приятное, но, по-моему, я ближе к эстонской школе. Я больше П.Пярн, чем Ю.Норштейн. А вообще-то я всегда ставлю перед собой задачу ни на кого не быть похожим.Правда, говорят, что в мире все уже придумано. Но для себя-то никогда не поздно что-то новое открывать.

– А как сложилась дальнейшая судьба ваших сокурсников?
– Человек шесть из нашего выпуска снимают точно. Остальные потерялись из виду, хотя очень талантливые ребята были, из Азии особенно. Перестройка мультипликаторам нанесла большой урон. К счастью, Свердловская анимация устояла. И это – заслуга высших режиссерских курсов, конкретно – Ф. Хитрука. Он очень много сил отдавал и отдает подготовке молодых, специально делал республиканские наборы: выдергивал самых талантливых людей из городов, чтобы передать опыт, знания. Так что екатеринбургская школа анимации создана достаточно искусственно. А заслуга киностудии в том, что позволяла сделать дебют выпускникам ВКСР, да и со следующими работами всегда поддерживала.

Миф о Герасиме

– Режиссеры игрового кино проходят практику в качестве второго постановщика у опытных коллег. А что представляет собой практическое обучение у мультипликаторов?
– Лесенка, по которой нужно подняться, чтобы понять, как работать режиссером, такая: для начала стать аниматором и разобраться, как делается маленький эпизод, потом, если уровень рисования позволяет, занять место художника-постановщика и только потом самому браться за постановку. Не пройдя такой путь, вряд ли человек станет хорошим режиссером. Так же для режиссера анимационного кино важно умение рисовать. Впрочем, если у человека развито чувство вкуса, если он умеет правильно поставить задачу перед художником (который в анимации выступает за актера), то без умения рисовать он может обойтись. Но таких режиссеров можно по пальцам пересчитать.

– А курсовые, дипломные работы у вас были?
– Обязательно. Моей первой курсовой был “Аутизм”. Причем, получил зачет, не доделав курсовую – нужно было учиться дальше. Но потом, когда задумался над дипломом, решил сделать среднюю часть трилогии, а к “Аутизму” снова вернулся позже. Диплом защищал со второй частью – “Аменцией”. Но страна как раз рухнула и, как не печально для меня, работа над трилогией размазалась на восемь лет.

Из-за этой размазанности во всех официальных фильмографиях Айнутдинова первым фильмом стоит “Белка и Стрелка”. “Аутизм”, “Аменция” и “Айнудизм” – составляющие трилогии “Абман зрения” (именно так, через “А”) – вторым, третьим и четвертым соответственно.

– Так значит, трагическая история об убиенных дворником собачках не была первой вашей самостоятельной лентой?
— “Белка и Стрелка” вышла в момент прекращения финансирования трилогии. Снята она на деньги частной компании. Начало 90-х вообще было интересно тем, что честных способов зарабатывать практически не было, бизнесмены «отмывали» деньги разными способами. Кто-то вкладывал и в кино. “Белка со Стрелкой” как раз детище тех процессов.

– “Детище” достаточно жестокое. Две собачки резвятся, подшучивают над вредным дворником. Все мило и забавно. И вдруг он их топит, да мало того, оказывается, что фонтан, куда он их бросает, уже до краев переполнен трупиками собак. Вы не боялись, что дети будут шокированы финалом?
– Это не для детей фильм, о чем я каждый раз предупреждаю. Впервые о том, что “Белка и Стрелка” не всем возрастам понятна, задумался в Германии, куда ездил с выставкой. Меня привели в гости в семью художников. А у них трое детей, мальчишкам – 15 и 10 лет, а девочке года четыре. Она меня принимала радушно, за руку провела меня по комнатам, рассказывала что-то. Хозяева уговорили поставить детям “Белку и Стрелку” – у меня была с собой кассета. Я опять же предупредил: кино не детское. Но там отношение к анимации, как и у нас: а, “мульти-пульти”! Взрослые ушли в другую комнату, а дети остались смотреть. Я слышал смех, дети хорошо реагировали на фильм. Но когда я вернулся, девочка отсела в сторону и смотрела на меня совсем другими глазами. У пацанов реакция была нормальная, они смысл фильма поняли и кассету у меня выпрашивали. Вот тогда я окончательно убедился, что важно четко представлять, для какой аудитории делаешь фильм. Это напрямую относится к нашему телевидению. Говорят, что оно на сознание ребенка не влияет. Влияет! Ребенок смотрит эти рекламы, эти мрачные фильмы с убийствами и стрельбой, и в голове что-то откладывается. Какие будут последствия – неизвестно. Необходимо сделать специальный детский канал, либо же так разграничивать эфирное время, чтобы экранное насилие ребенку было недоступно.

– В “Белке и Стрелке” мелькает памятник Муму. Юрий Грымов долго носился с идеей такого памятника и все-таки ее воплотил. Кто кому подсказал?
– Не знаю, видел ли Грымов мой мультфильм, но снят он гораздо раньше, чем появился настоящий памятник. А рисунок с фонтаном-памятником Муму, в котором топят собачек, появился у меня еще раньше, в середине 70-х. Значительно позже его опубликовали в “Уральском рабочем” и в газету тут же повалили письма от бабушек и дедушек: “Какой плохой художник! Как он смеет так издеваться над животными!?”. Мне пришлось с кипой сатирических журналов доказывать редактору, что есть такой жанр – черный юмор. А вы говорите детей шокирует! Не все взрослые юмор этот могут понять. А ведь в том рисунке, в комиксе, который я по нему сделал, и в мультике я просто задался вопросами “Что есть истинная забота о животных?”, “Что есть сердоболие?”. Почему у нас в школе подают Герасима в качестве положительного героя? Мне это представляется по-другому, Тургенев про другое писал, а в советских школах смысл рассказа под идеологию подвернули.

– Вы упомянули о комиксе…
– Это тоже было курсовое задание – взять классическое произведение и на его основе сделать жанровую раскадровку: комедию, трагедию и мелодраму. Я выбрал “Муму” и моя история даже в молодежном журнале АПН печаталась. А, судя по реакции той германской девочки, у меня получилась не трагедия и даже не триллер, а настоящий детский фильм ужасов.

Добрая смерть в темном городе

Фильмы Айнутдинова действительно пугают не на шутку, хоть и полны юмора. Традиционные, казалось бы, гэги выворачиваются наизнанку и становятся жуткими кошмарами. Во сне такие не привидятся. В “Аменции” люди убивают друг дружку самыми невообразимыми способами, убиваются сами – специально или по неосторожности. Чем очень пугают Смерть, которая пытается удержать их от преждевременного сошествия в могилу. Тщетные попытки, когда у детей темного города любимая игра – в солдатики…

– Как родился образ доброй смерти?
– Ну, вообще-то, не совсем правильно рассматривать “Аменцию” отдельно от “Аутизма” и “Айнудизма”. Нужно помнить, что она делалась как часть трилогии. “Аменция” -средняя часть общей схемы трилогии: ребенок-общество-личность. В “Аутизме” рассматривались взаимоотношения ребенка и общества. “Аменция” затрагивала эпоху 70-х, брежневский период, когда общество выглядело достаточно обезличенной массой. Мне важно было показать такое общество без героя. Но драматургия требует персонажа, которому зрителю мог бы сопереживать. Тогда и придумалось использовать в этом качестве смерть – то, что нас всех объединяет, то, что для всех демократично в независимости от постов и положений в обществе. Смерть для всех одна. Человек рождается для того, чтобы умереть. Мне показалось оптимальным решением показать, что общество настолько безобразно, что и смерть оказывается добрее людей. Это позволило привнести в фильм общечеловеческие темы, которые понятны всем. Зарубежный зритель какие-то социальные акценты фильма, может, и не улавливает, но в целом фильм смотрят с интересом везде. На одном из фестивалей, где показывали “Аменцию” присутствовал американец. Он как раз начинал свою картину про смерть. Он мне показал эскизы, сценарий, и оказалось, что мы пересеклись в некоторых гэгах, трюках. Не знаю, доснял ли он свой фильм, но эта история доказывает, что тема такая волнует всех.

– “Хомо сапиенс” прекрасно осознает, что смерть может настичь в каждую секунду – от остановки сердца, или из-за упавшего на голову самолета. Но о смерти постоянно и по-настоящему думают люди только двух профессий. Врачи пытаются смерть отдалить, художники же стараются найти ответы на вопросы “Что там, за чертой жизни?”, “Нужно ли нам бессмертие?” и “Не бессмертны ли мы уже – духовно?”. У остальных людей что, инстинкт самосохранения не срабатывает. Не логичнее ли человечеству направить всю энергию на решение именно этих проблем?
– Не думаю, что художники постоянно о смерти думают. Хотя, да, они ведь постоянно устремлены вглубь себя, постоянно занимаются самокопаниями, а значит и “смертельной” темы избежать не могут. В творчестве темами жизни и смерти, рождения легче оперировать– именно в силу того, что они волнуют каждого. Поэтому такой популярной стала тема клонирования. У меня тоже есть соблазн кино об этом сделать, поразмышлять, клонированием мы больше потеряем или приобретем.

– “Аменция” одновременно страшный и смешной фильм. Чего в зале большие – смеха или страха?
– За рубежом зал смеется. Трудно представить, что черный юмор может вызывать такой смех, такую необузданную реакцию. В России фильм принимался более сдержанно, но это и ожидалось. Наш зритель любой фильм пропускает через себя, ему труднее дается восприятие полу-абстракного юмора.

На фига нам этот Канн?

С “Аменцией” Айнутдинова звали в программу Каннского фестиваля. Но фильм был обещан другому киносмотру, рангом поменьше. Для иного режиссера вопрос выбора и не возник бы – конечно на самый престижный в мире кинофестиваль! Но Айнутдинов Каннам отказал. К фестивалям у него вообще отношение особое.

– Фестивалей по миру проводится очень много: возможно, каждый день хотя бы один. Просто есть более раскрученные. Но тот же Канн для анимации не эталон, фильмы, которые получали там “Золотую ветвь”, не всегда самые лучшие. Все-таки там приоритет делается на игровое кино. Вот и Сергей Шолохов, когда Алексей Хариатиди получал “золото” за “Гагарина”, об этом в “Тихом доме” даже не обмолвился, не счел нужным. За Лешу было обидно.Вообще, фестивальный успех-неуспех нельзя брать за критерий. Вот, например, отличный мультфильм К. Бронзита “На краю земли” не отмечен”Оскаром”, но в общей сложности у него около 70-ти других премий. Думаю, это рекорд, который в пору в Книгу Гиннеса заносить. С другой стороны, назаровский “Жил-был пес” премий получал очень немного, но ничуть не хуже. Искусство вообще сложно оценивать какими-то мерками. Как можно сравнивать того же К.Бронзита с Ю.Норштейном? Это совершенно разные люди, и творчество одного ничуть не хуже творчества другого! Фестивальные оценки очень зависимы от разных обстоятельств: от личностей оценочного жюри, от их минутного настроения, от политической обстановки. Тут уж от удачи многое зависит.

– Значит, фестивали не помогают определять качество фильма?
– Показателем качества может послужить отбор одного и того же фильма на несколько фестивалей подряд. Не важно, привозит ли он с них призы, но если его отбирают, значит, он выше среднего уровня, значит, что-то интересное в нем есть.

– А для себя Вы как определяете, хорош фильм или нет?
– На Высших курсх нам показывали многое, что для советских зрителей было недоступно. Громадный поток фильмов, около тысячи! Среди них были не только лучшие образцы мирового кинематографа, но и примеры спорного характера. Программу составляли так, чтобы после нескольких хороших фильмов шел менее удачный. Он выделялся сразу! Тут же хотелось встать и уйти с просмотра. На фоне других картин уровень фильма очень ясно виден. Вот и свое творчество очень полезно увидеть в фестивальных программах – для самокритики. Сразу замечаешь, в чем недоработал.

Открытие в психиатрии

У нашего аниматора с самокритикой все в порядке. С самокритикой и самоиронией. Первый фильм трилогии назвал психиатрическим термином “Аутизм” и расшифровал: “ослабление связей с реальностью, отгороженность от внешнего мира. Иногда сопровождается светобоязнью”. Второй обозвал “Аменцией” (“состояние спутанности, бессвязности сознания, утрата ориентировки во времени, месте, часто сопровождаемое значительным двигательным возбуждением”). А третьему дал название “Айнудизм” и пояснил: “это – аменция с аутизмом в квадрате”.

– Вот так диагноз вы себе поставили!
– Для названия финальной части трилогии мне нужен был психиатрический термин, тоже начинающийся с буквы “А”. Я перерыл все медицинские энциклопедии, но ничего подходящего не нашел. А слово “Айнудизм” придумали еще наши звукооператоры на “Аутизме”, совершенно случайно — чиркались на бумажках и вдруг написали это слово. Очень подходящее слово, оно сразу отсылает к другим идиотским “измам”: “сталинизму”, “маоизму”, “ленинизму”. Так и решили назвать фильм. Правда, нашлись озабоченные люди, которые посчитали это саморекламой.

– А бирка на робе пациента, которого психиатры в самом начале фильме расстреливают снежками? На ней четко видны первые буквы вашей фамилии.
– Это уже художники прикололись. А я это увидел на экране в зале ОТК, поразмышлял немного и решил оставить – что-то ведь должно быть написано на бирке.

– “Айнудизм” из трилогии самый нагруженный многозначными символами. Не все из них легко расшифровать. Что, например, обозначают капельки, постоянно роящиеся у рукавов доктора. Кровь? Чернила?
– Доктор – антигерой фильма. Хотелось показать в нем нечто бюрократическое, противопоставленное положительной личности. “Айнудизм” рассказывает о эпохе 80-х, когда власть руками психиатров часто расправлялась с неугодными. Но ни кровь, ни чернила рисовать на рукавах врача не хотелось – слишком бы лобово это смотрелось. Поэтому изобразили такую шевелящуюся массу капелек. Когда мы смотрели рабочий материал на большом экране, оказалось, что движение пятнышек гипнотизирует: следишь за ними и ни на что другое внимания не обращаешь. Казалось бы, это сбивает зрителя, а на самом деле возникает необходимое напряжение в фильме, создает соответствующую атмосферу.

– А откуда такие познания в психиатрии?
– Термины взяты из энциклопедий. А спровоцировали на это педагоги. Когда я учился, ВКСР были тем редким в стране местом, где студентам преподавали очень интересные люди. Лекции у нас читал Мираб Мамардашвили, классик современной философии. Кончаловский уже успевший сделать карьеру в Голливуде. Курс режиссуры вел Александр Митта. Своими секретами делился Кшиштоф Занусси. Историю кино – К. Разлогов и т.д. Много интересного и полезного рассказывали о психологии восприятия, о психотипах. Все это было еще чуть ли не под запретом. Но на студентов это повлияло сильно, было заметно даже по названиям курсовых. Наша совместная с Иваном Максимовым работа называлась “Фрустрация”, то есть состояние подавленного желания. Когда на “Союзмультфильме” это услышали, все сразу начали вспоминать синонимы, близкие к слову. Нет, такое название разрешить не могли! Нам предлагали назвать фильм “Метаморфозы”, “Калейдоскоп”. Э.Назаров предложил компромисс: “Давайте назовем по-иностранному – “фрустрейшн” и никто не поймет”. Но мы молодые, упертые, на дворе – начало Перестройки! И мы на редактора давили: “Если что, свалите на хулиганство студентов, а зато после “Фрустрации” любыми словами можно будет фильмы называть!” А добил Ваня: “У меня дипломная работа вообще “Пять четвертых” называется”. Тут уж на нас рукой махнули. Правда, в итоге слово все равно сократили до “ФРУ”. Зато наша “ФРУ” – первое в России эротическое кино. Оно состоит из двух короткометражек. “Жертва” – о человеке, который за скучной кабинетной работой мечтает о пляже, о девушках и белом пароходе. А у Вани всякие каракатицы, палки, сосиски шли через экран слева-направо. Сюжет так и назывался – “Слева-направо” Сосиски эти подсознательно вызывали эротические ассоциации и оба фильма друг друга дополняли. Лучшего названия, чем “Фрустрация” этому хулиганству придумать было нельзя!

Немножко о неореализме и множко – о музыке

– Итак, в “Айнудизме” вы себя рисовать не хотели. Но у вас есть фильм “Записки аниматора”, можно было бы ожидать, что в нем вы расскажете о себе. Однако его герой на вас совсем не похож.
– У меня не было соблазна делать автопортрет. Я взял собирательный образ аниматора, живущего и работающего в нашей стране. Многие эпизоды подсмотрены в жизни моих коллег: их быт, их труд. Социальный момент для меня всегда был важен. Я однажды пересмотрел свои фильмы и понял, каким термином их можно обозначить и, в шутку, назвал – “анимационный неореализм”. Я занимаюсь описанием жизни посредством иронической графики, черного и абстрактного юмора. Иногда даже что-то предсказываю. Незадолго до войны в Чечне я сделал мультик “Шуточный танец” о национальной культуре восточных народов. Веселый, в ярких красках мультик. Но кончается мрачно – белые пятна поглощают все краски, цветы, героев. Совпадений достаточное количество.

– Сидельников ваш постоянный соавтор?
– Да, он и Александр Пантыкин. Замечательные композиторы! Музыка, которую они пишут для кино, вполне можно слушать как самостоятельные произведения.

– А что вы слушаете вне работы?
— Психоделическую музыку, старый рок: “Пинк Флойд”, “Чайф”, “Наутилус”. На Макаревиче и “Машине времени” просто воспитан. Помню, как они сюда впервые приезжалии с каким скандалом уезжали. 1978 год, все та же “Весна-УПИ”. Помимо массы театральных смотров, художественных выставок, хотели провести фестиваль музыкальных дискотек. В то время дискотечных течений много было – дискотека-лекция, дискотека-шоу, просто танцевальная. “Машину” тогда не одобряли, но наши провинциальные руководители даже не знали, что это за группа! Когда узнали, было уже поздно – “Машина” приехала, отыграла целый концерт. Зал ревел! И скандал был страшенный! Команда Макаревича в Москву возвращалась за свой счет – им не захотели оплатить дорогу. Закончилось незащищенными диссертациями, занесениями в личные дела. По комсомольской линии все получили по полной программе.

Телега впереди лошади

– Как пишется музыка к мультфильмам – по сценарным записям, или уже по готовой картинке?
– В теории музыку писать нужно изначально, и уже под нее подкладывать картинку. Мне больше нравится, делать наоборот, тогда кино становится более многозначным. В любом десятиминутном музыкальном произведении есть своя драматургия, шаг влево, шаг вправо сделать практически невозможно. Получается, что мультфильм начинает следовать за музыкой, иллюстрирует ее. Но в кино-то ведь главное – изображение. Музыка должна лишь что-то дополнять, поддерживать видеоряд.

– Странно, но и реплики в анимации принято записывать заранее?
– Естественно. Но бывает, что лучше сделать все наоборот. Если сцена придумана, то можно разговоры героев изображать в момент действия – во время ходьбы, на повороте голов. И получились классные сцены. Когда актеров приглашали, то им и озвучивать оказалось легче – они уже видели персонажа и представляли, как за него говорить. Правда, местами слова в артикуляцию не попадают, но на движении этого и не видно.

– Может, стоит собственный сериал на Свердловской киностудии начать?
– Теоретически это возможно, но не на базе студии, а совместно с ней. На сегодняшний день студия не располагает необходимым штатом художников. Хорошо было бы пилотную серию сделать и параллельно заниматься обучением, открыть учебный центр. Студия должна жить большими проектами. А для авторских проектов студийные масштабы необязательны. При желании одному в тесной комнатке можно сделать интересный фильм.

Охотник

Как я упоминал, мой приход оторвал Сергея от работы над новым фильмом. Называется “Охотник”. На стене в кабинете Айнутдинова висит щит, заполненный свежей раскадровкой: маленькие бумажки с карандашными эскизами. Их десятки, но глаз притягивается к одной -вопящей физиономии зайца.

– Заяц у нас в фильме – настоящий шалопай. Другие герои – лиса, медведь, волк и сам охотник, конечно. Охотнику животные помогают, хотя он и не совсем добрый человек. Фильм ставит вопрос “Можно ли изменить человека?”.

– Это опять будет грустное кино?
– Нет, “Записками аниматора” я пока с анимационным неореализмом завязал. Достаточно уже покопался в негативе. Хочется сделать красивый, веселый семейный фильм, такой, какими были “Жил-был пес” или “Винни-Пух”.
Антон Каптелов