Гофмейстер Адольф

Прага, Чехия

Карикатурист

Адольф Гофмейстер был одним из самых активных деятелей чешской культурной и общественной жизни, воспоминания о которым можно найти в мемуарах российских, американских и французских деятелей культуры (в Москве он часто бывал у Владимира Сидура).

«Он был типичным пражским парижанином и был самым аутентичным жителем Праги в Париже» – так написал об Адольфе Гофмейстере Луи Арагон в 1960-м году в газете «Lettres françaises».

Жил Адольф Гофмейстер с 1902 по 1973 год, а работы, представленные на выставке в «Минотавре» относятся к периоду с 1926 года по 1973 год – практически ко всему «взрослому» периоду жизни этого блестящего человека, вечного странника, путешествовавшего всю жизнь. В Париж он попал в начале 20-х годов – бурных, голодных и веселых. Перезнакомился со всеми тогдашними и будущими знаменитостями от культуры, обитавшими в Париже, в том числе с Мэном Рэем, Жаном Кокто, Самуэлем Беккетом, Сальвадором Дали, Джеймсом Джойсом и другими. Каждая новая встреча, каждая посиделка в кафе для Гофмейстера означили не только разговоры, но и рисунки. Он беспрерывно делал карандашные наброски – рисовал портреты всех своих знакомых и собеседников.

Первую выставку портретов и коллажей Гофмейстер устроил в Париже в 1928 году. И поскольку всем приятно увидеть собственное изображение в рамке на стене, да еще в соседстве с другими известными личностями, то выставка тут же породила множество положительных откликов, а Гофмейстер, и так бывший парижской достопримечательностью, стал еще и парижской знаменитостью, что только укрепило его славу и как классического автора беллетризированных репортажей, и как журналиста и иллюстратора, живописателя атмосферы парижских кафе, человека искусства, сумевшего передать в своих произведениях дух Праги и Парижа.

А еще он был тонким психологом и физиономистом, и потому его карикатуры и портреты славились точностью и выразительностью. А чувство юмора и ирония помогали ему точно выразить свои мысли и вписаться в характерное для того времени течение модернизма. И именно потому его рисунки считаются историческими документами 1920-30-х годов.

Но карикатур и портретов Гофмейстеру было мало. Его творчество было настолько многообразно, что с другой стороны он примыкал к течению сюрреалистов, участвуя в общих выставках с Дали, Миро, Джакометти, Клее и Арпом. Но после экономического кризиса 1929 года и прихода к власти в Германии социал-демократов характер его работ изменился.

В 1934 году он организовал в Праге «Международную выставку карикатур и юмора» с ярко выраженной антифашисткой подоплекой. Эта выставка вызвала дипломатический скандал и полицейское расследование. Сам Гофмейстер подвергся преследованием за свою антифашистскую деятельность, искал убежища во Франции, но, несмотря на то, что его въездная виза была абсолютно законна, был задержан, арестован и провел несколько месяцев в тюрьмах и лагерях во Франции и Марокко, но смог выскользнуть и добраться до США, где он работал на радио и рисовал политические карикатуры для ежедневных газет. В США Гофмейстер снова преуспел настолько, что Музей современного искусства в Нью-Йорке организовал выставку его политической карикатуры, отдав тем самым дань уважения его творчеству, к карикатурам, ставшим вехами жанра.

И снова повороты судьбы: в конце Второй Мировой войны Гофмейстер был уже представителем Чехословакии в ЮНЕСКО и послом Чехословакии во Франции. В Прагу он вернулся в 1951 году, получил звание профессора и выпустил в свет антологию «100 лет чешской карикатуры» и сборники рассказов с собственными иллюстрациями о собственных же скитаниях по миру.

При всем этом он не забывал рисовать – рисовал портреты, делал коллажи: постаревший Маркс Эрнст, окруженный аллегориями своих же мечтаний; Кокто в мантии академика, Дали, Пикассо, Джеймс Джойс и новые лица: Сартр, Леже, Вацлав Гавель, Бунюэль, Раухвергер и другие. «Во множестве линий глаз заблудится. Чем меньше, тем лучше. Тем вернее» – говорил Гофмейстер.

До конца 1960-х годов Гофмейстер был председателем союза художников Чехии, но был вынужден покинуть этот пост – и в качестве протеста против вторжения советских войск в Чехословакию и из-за проблем со здоровьем. Понимая, что его время уходит, в начале 70-х годов он сделал около 70 коллажей на тему будущего человечества и Земного шара и за месяц до смерти – в июне 1973 года – успел показать их на небольшой выставке для своих друзей.

Одна из его книг – «Иду по земле» (сборник репортажей, очерков, эссе, воспоминаний , отражавших более чем тридцатилетний творческий путь Гофмейстера. Помимо текста, книга содержит огромное количество шаржей, карикатур и зарисовок автора) – была издана в 1964 год в переводе на русский и стала с тех пор букинистической редкостью.

Кстати, Адольф Гофмейстер оставил о себе память и в самом центре Праги: знаменитую гостиницу «Гофмейстер», проект которой придумал именно он сам, а построил гостиницу его сын Мартин, создав при гостинице галерею с карикатурами и картинами отца.

Вот еще несколько фактов о Гофмейстере: он создал известные иллюстрации-коллажи к роману Жюля Верна “Вокруг света за 80 дней”. Он же является автором либретто к детской чешской опере «Шмель» («Brundibar») – эта опера исполнялась детьми в “образцовом” Терезиенштадте, оказавшимся транзитной станцией на пути в лагеря уничтожения.

Он посетил в 1936 году мультипликационную студию Диснея и написал об этом чудесный рассказ. Он встречался с Маяковским и сохранилась запись их бесед.

Первой самостоятельная выставка в СССР — это для меня своего рода экзамен: какую оценку получит все то, что я создал за сорок лет своей литературной и художественной деятельности в глазах обыкновенного зрителя и критической обществен­ности Советского Союза, а также в глазах моих многочисленных советских друзей и знакомых.

В Советский Союз я приезжал, пожалуй, более двадцати раз и видел рост СССР от первой пятилет­ки (1930 год) до нынешнего лета, когда я присутст­вовал в качестве делегата от Чехословакии на Все­мирном конгрессе за всеобщее разоружение. Входил я и в состав делегации чехословацких писателей на Первом съезде советских писателей в Москве в 1934 году. На выставках чехословацкого искусства в Москве экспонировались и мои карикатуры. Здесь же увидели свет три книги: альбом рисунков «Шар­жи» («Крокодил», 1935 год), «Кто не верит — пусть проверит» (Детгиз, 1959 год) и «Вид с пирамид» (Издательство восточной литературы Академии наук, 1961 год). Сборник избранных произведений моих литературных трудов и иллюстраций находится в настоящее время в печати. Мои рисунки неоднократ­но появлялись в советских журналах и газетах. И полюбил советскую действительность.

Рисую я с самого детства, но никогда и ни у кого не учился рисованию. Окончил среднюю школу в Праге, где родился 60 лет назад. И Карловом, уни­верситете в Праге в 1925 году получил звание док­тора прав, но наряду с этим в 1927 году была устро­ена моя первая выставка visages.
Мне кажется, что здесь следует объяснить, поче­му эти свои рисунки отдельных лиц я называю visages.
Visages – это для меня карандашные портреты людей, с которыми я встречался, которых я видел, чьи произведения мне знакомы. Это не портреты, но и не карикатуры в полном смысле слова. Я люблю людей не только за их великие и заслуживающие признания дела, но и больше за их человеческие сла­бости. И я всегда стремился передать мельчайшими штрихами, но как можно выразительнее, их харак­тер. Я старался их внутренний и внешний облик со­кратить до стенографического знака их сложной лич­ности, чтобы они стали также понятны и читаемы, как буква.

Так возникла рукопись моих visages — кривые и штрихи, чуть иронические и чуть поэтичные, ибо я всегда смотрел на них с улыбкой. Сейчас, спустя много лет, этих рукописей уже более тысячи, и все они, вместе взятые, представляют собой культурную хронику первой половины нашего века.

Когда началась Великая Октябрьская социалисти­ческая революция, я учился в средней школе. Был еще подростком. Moи первые стихи были революци­онными стихами. В 1020 году мы организовали пер­вое художественное общество «Девьетсил>> (название цветка). Я познакомился с творчеством Маяковского, Антонова-Овсеенко, Эренбурьа. И я учился у них В этот период мои карикатуры были поставлены на службу отечественной и международной антифашист­ской борьбе. И по мере роста в Европе фашизма и угрозы войны мои рисунки приобретали все более политический характер. И мои visages по выбору и способу выражения становились политическим, рисун­ком. Я был на волосок от гестапо. Провел пять лет в политической эмиграции. Порою это было нелегко, и тем не менее я написал об этом довольно забавную книжку «Турист поневоле». Очевидно, потому, что я был неисправимым оптимистом и твердо верил, что идеи прогресса и мира непобедимы. Эта книга вышла впервые во время войны в Нью-Йорке, где я работал четыре года. Я узнал Америку.

У меня вообще отроду была невыразимая жажда и потребность узнавать людей и узнавать мир. Я мно­го путешествовал и писал об увиденном. Но так как я был не только писателем, но вдобавок и художни­ком, то иллюстрировал свои книги сам. Это было на­стоящее сотрудничество писателя со споим иллюстратором, То, что не удавалось одному выразить сло­вами, пытался дополнить рисунком другой.

Для каждой страны я искал новую, наиболее под­ходящую для нее форму рисунка. Для, США иную, чем дли Франции, для Египта иную, чем для Китая, для Японии иную, чем для Кавказа.

И в каждой работе я старался не нарушать связей с революционной молодостью нашего поколения и, используя его завоевания, в то же время идти да.лЬше. Это было особенно трудно а годы непонимания, когда такая преемственность не приветствовалась критикой, но я надеюсь, что моя выставка докажет, что я остался верен своей первой любви, которая в годы нашей молодости звалась «Современное искусство, и что при этом я не изменил своим политиче­ским убеждениям.

У Праги были очень большие и смелые художест­венные традиции. И я в меру своих скромных сил помогал их развитию. Я считал делом своей чести пронести их сквозь многие годы перемен вплоть до сегодняшнего дня, который открыт для обмена взгля­дами. И время все больше доказывает, что я был прав.

Я все яснее осознаю, что в эпоху, когда дороги спутников описывают кривые головокружительной точности, в эпоху, когда обтекаемая форма опреде­ляется отношением материи к скорости, когда время меняет возраст в ракете, нельзя рисовать по инерции, как вчера, как пятьдесят или сто лет назад. Наш дух стал тоже стремительнее, и наше воображение без­гранично. Нам не позволено недооценивать фантазию современного человека, который уже смотрит в буду­щее. Такой реализм этого космического века. К нам, творческим работникам, он предъявляет весьма строгuе требования. Мы знаем, что когда-нибудь в исто­рии искусства нам придется держать ответ перед прогрессом: достаточно ли современной была наша морфология и действительно ли содержание наших произведений взято из жизни людей, живущих на свете, когда в одной стране уже приступили к строи­тельству мировой системы столь современной, как коммунизм.

Неплохо бы было пожелать, чтобы мы относились к искусству с тем же доверием, которое оказываем творческой науке. Мне, как художнику, приходилось нередко экспериментиро­вать, чтобы путем вечно изменяющегося новаторства идти в ногу со време­нем, ибо для художника не существует удобных путей к цели.

Поэтому меня vскренне волнует, чтобы моя выставка достойно выдержала экзамен в столице, где выставки посещают и поэты, и рабочие, и космонавты.

Мой путь в Москву Выл долог. Я выставлял картины неоднократно в Праге, Париже (последний раз в Maison de la pensé française). в Пью-Йорке (в Museum of Modern Art), в Лондоне u Пекине. Высшей точкой моего путеше­ствия по свету стала Москва, но на этом оно не завершается. У меня еще очень много планов на ближайшее будущее и я не собираюсь сложить свое творческое оружие.

Я искренне рад, что Союз советских художников пригласил меня на выстав­ку. Это для меня большая честь и при­знание, но главное — возможность представиться общественности Москвы, которую я так люблю.

Адольф Гофмейстер

Я пишу несколько строк о выставке большого мастера. открывающейся в крупнейшем центре искусства и культуры—в Москве. Впервые в жизни я пишу такую статью. Это само по себе очень трудно.

Кроме того, большой художник Адольф Гофмейстер — это человек, дружбой с которым я горжусь. Тепло этой дружбы облегчило бы мне задачу, если бы я писал статью о дружбе. Между тем, я должен писать, стараясь забыть об этой друж­бе, пытаясь освободиться от ее влияния. Это — вторая труд­ность. Третья трудность: как назвать жанр искусства масте­ра, чьи творения мы смотрим на его выставке в Москве? Кто такой Гофмейстер? Карикату­рист? Портретист? Поэт? Пуб­лицист, создающий путевые записки, одни прекраснее дру­гих? Я мог бы еще сказать, например, что он был послом а Париже, притом таким послом, о котором спустя столько лет с любовью и уважением вспоминают и этом огромном, прекрасном, суетливом городе, в его самых светлых, самых чи­стых кругах. Велика его роль во всемирном движении за мир, но самое важное, на мой взгляд, его качество: он настоящий ком­мунист. Гофмейстер — человек высокой культуры. Но если вы­ставка ничего не скажет вам о нем как о дипломате, то она рас­скажет, какой он карикатурист, портретист, поэт, публицист. Вот почему я затрудняюсь определить как же назвать эту его выставку. Приведу несколько строк из каталога выставки Гофмейстера, открывшейся в Праге: …Выставка Адольфа Гофмейстера – действительно новое веяние. В связи с этой выставкой мы читали и еще прочтем множество заметок о творчестве этого мастера. Было перечислено множество его качеств и ещё будут перечислены: лаконичность его линий, безграничность его фантазии, его находок, прозрачность идеи и смысла его рисунка, давнишние передовые политические убеждения художника и т.п. и т.д. … Но, помимо всего этого есть один момент, который считается наиболее важ­ным. Это его место в современной чешской пластиче­ской культуре и в современном искусстве вообще…». Крупнейший чилийский поэт Пабло Неруда писал в 1949 году: «Я хочу приветствовать Гофмейстера, этого большого просвещенного европейца. Неизменяющимися линиями он рисует изменения в мире».

Вырезками из грузинских и русских газет Гофмейстер создал картины Абхазии, Сочи, Гагры, кото­рые были опубликованы и парижской газете «Леттр франсез». Известный французский поэт Луи Арагон напечатал в той же газете статью об этих работах художника. Приведу из нее несколько строк: «Некоторые станут пожимать плечами, скажут, что это жонглерство, что они не могут быть выставлены в 15 музеях. Я не стану с ними спорить об этом… Эти наклейки есть сегодня новое проявление свободы арти­ста. Среди событий и трагедий эпохи, причем смешиваясь с ними, как Гофмейстер, редко кто смог сохранить эту свободу».

Последняя выставка Гоф­мейстера в Париже была орга­низована в 1961 году. Судя по каталогу, изданному в связи с этой выставкой, еще в 1928 и 1938 годах в том же Париже выставки художника привлека­ли к себе восторженную пуб­лику.

Я назову несколько имен друзей Гофмейстера, чьи порт­реты (большинство из которых нельзя назвать карикатурой, они даже нечто больше, чем портрет) он рисовал. Это, по-моему, наиболее верный спо­соб охарактеризовать его окру­жение. Маяковский, Пикассо, Эренбург, Незвал, Жак Превер, Фернан Леже, Эйзенштейн, Демьян Бедный, Арагон, Альберто Моравиа, Луначарский…

В одной из своих статей Гофмейстер так разъясняет свое понимание искусства портрета: <Я думаю, ЧТО художник должен очень близко знать свою модель. Я знаю большинство людей, чьи портреты я писал. Я с ними разговаривал, я знаком с их творениями… Портреты некоторых из них я писал неоднократно. Я делаю заметки: каковы очер­тания их ушей, носов, какова их натура, какие у них слабо­сти или какими выдающимися качествами они отличаются от других людей. Придя домой, я заглядываю и свои заметки и, основываясь на них, начинаю перегонять в колбах сходство моделей. Перегонять в колбах, процеживать. Вот мой идеал. Это мой протест против арти­стического суеверия натурализма и антинатурализма, против их косвенных последствий».

Портреты художника, дерз­нувшего выступить и против натурализма и против антинатурализма, мы, естественно, не рассматриваем как обыкновенную карикатуру или обыкно­венный портрет.

Художник перегоняет и про­цеживает через колбу не толь­ко носы, глаза и уши людей, чьи портреты он пишет, но и их натуру, их внутренний мир. Предельно лаконично, подчер­кивая наиболее важные и устойчивые элементы, он за­ново создает своих героев. Поэтому, когда мы смотрим на портреты, например, Незвала, или Маяковского, или Пикассо, написанные Гофмейстером, мы как бы встречаемся со своими старыми друзьями, которых мы знаем давно и очень близко, чьи произведения или статьи о них мы читали неоднократно. От всех этих портретов — за исключением изображений людей, которых художник считает врагами, — веет ароматом поэзии. Гофмейстер как бы рас­сказывает нам о них стихами. Собственно, этот элемент поэ­зии есть одна из важнейших особенностей мастерства ху­дожника. Лирическая поэзия, тонкая поэзия, смешанная с юмором. Мы встречаемся с этой поэзией, смешанной со здоро­вым юмором, не только в его портретах, но и в его пейза­жах. Взгляните на пейзажи Сочи, Гагры, Абхазии, сделан­ные из газетных вырезок и шрифтов. Или посмотрите на рисунки к романам Жюля Вер­на. В них вы найдете ту же чи­стую глубокую поэзию с юмо­ром. Гофмейстер — один из самых оптимистических худож­ников, которых я знаю, один из тех, кто больше всего на свете любит людей, природу, жизнь. Как сказал Мирослав Ламач: «Вещи, которые следовало бы вообще выбросить в корзину для бумаг, в руках Адольфа Гофмейстера оживают, наполняются жизнью. Ножницы, клей, две-три линии пером – и мы на морском берегу, кругом солнечно, солнце сверкает на волнах».

Гофмейстер приступил к созданию своего волшебного искусства в 1920-х годах. Он сделал натюрморты, пейзажи, омытые радостной поэзией. Потом стал писать портреты. Во всех этих работах мы видим торжество современного юмора. Раньше юмор, юмористический рисунок были связаны с сюжетом рисунка, с подписью под ник, с анекдотом. В современном же юморе комичен сам рисунок. Например, с помощью современного понимания юмора можно нарисовать смешное яблоко. Сов­ременный юмористический рису­нок может быть сделан художни­ком, который не копирует приро­ду, а, вдохновляясь ей, взирает вокруг глазами юмора. Произве­дения Гофмейстера — прекрас­ные образцы этого современного юмора. Гофмейстер стоит в пер­вых рядах передовых, оптимисти­ческих, поэтических юмористов двадцатого века.

Я уверен, что москвичи с боль­шим вниманием и любовью встре­тит выставку Адольфа Гофмейсте­ра, который является революцио­нером не только в политике, по и в искусстве, и не только в мас­штабах Чехословакии, но и в ми­ровом масштабе. Моему другу, моему большому другу, большому художнику и прекрасному комму­нисту, то есть прекрасному чело­веку, я желаю успеха в городе городов Москве.

Назым Хикмет

ОТКРЫТИЯ С ПОМОЩЬЮ СМЕХА

На вернисаже люди смеялись; этомy нe мешало то, что зал был набит до отказа, как трамвай в часы пик. Адольф Гофмейътер рассказывал о своем творчестве и об искусстве во­обще. И, несмотря на это, люди смея­лись! Они смеялись, просматривая демонстрирующиеся на выставке рисунки. Ту же реакцию вызывали ри­сунки у посетителей, приходивших на выставку в последующие дни. Вы­ставка Адольфа Гофмейстера — по­истине струя свежего воздуха. По случаю открытия выставки мы уже читали и нам еще доведется чи­тать немало эпитетов, посвященных работам этого художника: о скупости и чистоте его линии, о бесконечной изобретательности его фантазии, о яркой содержательности и тематичности его рисунков, о традиционной прогрессивной политической позиции художника и т. д. и т. п. Но это не все, ЧТО-ТО еще ускользнуло от нашего внимания! Мы до сих пор не задумались над тем, какое место он занимает а современном чешском изобразительном искусстве и совре­менном искусство вообще.

На протяжении веков картины соз­давались и воспринимались С серьезным лицом. Особенно в прошлом ве­ке эта респектабельность достигла предела. Зато сегодня у нас вызы­вает смех историческая живопись то­го времени, трогательные жанры, в которых находили свое отражение возвышенные эмоции обы­вателя (в этой непроизвольной смехотворности конца XIX века есть много такого, что привле­кает Гофмейстера и чем он поль­зуется в качестве контраста, что­бы подчеркнуть ясную, скупую линию современности). Двадцатый век начинался так же серьезно, НО уже к концу первой мировой вой­ны респектабельность полностью забывается. Дадаисты вышутили всё и всех. С того времени хоро­ший юмор, веселая шутка, усмеш­ка, ирония, комичное и смех за­воевали в живописи прочное ме­сто. Как ни странно, но наш народ, настолько изощренный в юморе, не сразу откликнулся на новое веяние. Только в двадцатых годах у нас начинает прививаться юмор (Котик, Вашман, Муэика, Пельц и другие). Здесь берет свое начало и остроумие Адольфа Гофмейсте­ра. В своих натюрмортах и пейза­жах он создавал тогда веселую поэтичность, помня при этом та­моженника Руссо, но все еще с от­носительно серьезным лицом. За­тем он переходит к рисункам. Мы хорошо ПОМНИМ целую галерею портретов, написанных в конце двадцатых и в тридцатых годах, его политические рисунки, рисун­ки, традицию которых он продол­жает сегодня. Все это — резуль­тат современного метода восприя­тия мира, проникновения в него, его формирование с позиции шут­ки и иронии.

В чем, собственно, сущность современной шутки и иронии? Раньше шутка и ирония в изобрази­тельном искусстве были основаны на ситуационном юморе, античный живописец-озорник, средневековый кропотливый создатель веселых картинок, добро­душный голландец переносили на картину то, что было смешного в их жизни. Своей КИСТЬЮ ОНИ рассказывали какую-нибудь ИСТОРИЮ или вписывали явление; шутка и ирония лежали за пределами са­мого центре Изобразительного творчества. В современном искусство дело обстоит иначе. Миро — самый веселый художник, но по­пытайтесь описать действие одной его смешной картины или хотя бы одну его смешную фигуру, и вы не сможете этого сделать. Современная шутка и ирония проникли в само явление, они пропитали и преобразовали его. Можно пере­дать на картине смешные кувшины и яблоки, как у Пикассо, смеш­ные горы и цветы, как у Дюбюффе. Смешные механизмы, как у Леже, Ирония и шутка — один из способов ВОСПРИЯТИЯ действитель­ности и жизни, выраженных, а не описан­ных. У С. Штейнберга есть своя смешная и трагическая линии.

Следующая решающая черта: шутка и ирония слились с поэзией и всецело захватили живопись. Шутка и ирония слились с фантазией и образностью. ОНИ начали рождаться из случайных встреч, ИЗ абсурдности ассо­циаций. По своему творчеству тридцатых годов Гофмейстер при­надлежит к наиболее типичным представителям того времени в области веселой поэтичности, вы­раженной средствами изобрази­тельного искусства.

Гофмейстер никогда не был ху­дожником от случая к случаю. Как он сам сказал на вернисаже, он не строчит газетные статьи, а пытается нарисовать стихи и счи­тает, что иногда ему удается най­ти правильную рифму. Разумеется, это сказано слишком скромно, ему удается писать целые поэмы. Они носят самобытный характер, это — произведения изобразитель­ного искусства, воспринимающие мир как симбиоз смешного и поэ­тичного. Сколько в живописи уста­ревшего и вместе с тем насколько современны рисунки с подписью Адольфа Гофмейстера! Многие методы отошли в далекое прош­лое, а Гофмейстер все еще может отталкиваться в своем творчестве от своего старого толкования! При этом он добивается все но­вый и новых результатов! Примером может служить цикл его рисунков, названный «Незвалиада». Художник изображал поэта годами, пока не добился Предельно точного и стенографически краткого определения «Незвал». Это определение само по себе яв­ляется замечательным образцом выразительности образа; за ним скрывается большое мастерство; физиономия была превращена в синтез всех представлений о поэ­те, во все то, что мы испытывали читая его стихи. Гофмейстер сумел пойти еще дальше. Ему удалось создать образные юмористические и вместе с тем поэтические сце­ны, в которых кок бы доминирует этот великий человек. Он сумел связать юмор с определенным па­фосом, с определенной героикой. Рисунок «Незвал — ангел-хранитель Музы чешской ПОЭЗИИ» Не только шутка, хорошая характери­стика и точный прицел, это мир представлений поэта, мир его иск­рящейся мысли. В том же духе создан цикл о Пикассо и ряд пор­третов представителей искусства всего мира. В них Гофмейстер уг­лубил метод поисков черт челове­ка нашей эпохи; это звучит до­вольно скромно, но в действи­тельности означает очень много.

Во всех своих начинаниях Гоф­мейстер отличается необыкновен­ным чутьем, позволяющим ему чувствовать пульс времени. Он любит, например, Жюля Верна, но иллюстрируя его книги, необычай­но верно постигает наш сегодняш­ний подход к этим произведени­ям, слегка иронизирует с позиции людей, которым «ТУ—104» служит нормальным средством транспор­та. Вместе с тем, глядя на его ил­люстрации, мы нe можем забыть поэзии, остроумия и пафоса Жю­ля Верна, которые сделали писа­теля бессмертным. Только так можно было создать современ­ные иллюстрации к старому Жюлю Верну, которые мы рас­сматриваем с таким же трогатель­ным чувством, С каким читаем о приключениях героев его романов. Гофмейстер нашел правильный подход: реквизиты прошлого оживлены и связаны с духом современности гофмейстеровским распределением плоскостей и планов, острой строчкой его линии, а над всем этим простирается голубое небо юмора. Совершенно иначе сумел Гофмейстер использовать подобную технику, в частности в иллюстрациях к произведениям Маяковского. Здесь коллаж потерял привкус иронии, показывая ритм дыхания гиганта советской поэзии.

Короче говоря, в руках Адольфа Гофмейстера оживают предметы, судьба которых заканчивается, как правило, в корзине для бумаг: он вдохнул в них новую жизнь. Ножницы, клей и несколько штрихов тушью – и мы на берегу моря; атмосфера насыщена сиянием, солнечные блики играют на волне. Название этих картин очень скромное! «Типографские пейзажи с Кавказа и Сицилии», на них веселые дома, крыши, бешенки, лодки и облака. Классический пример одушевленной природы. Только человек может сделать природу, вещи и, в конце концов, действие юмористическими. Юмор и ирония – это из выразительных сопроводительных явлений одушевления мира. Смех роднит и приближает самое отдаленное. Именно в этом самый глубокий идейный смысл творчества Гофмейстера.

Мирослав Ламач.

Он удивительно талантливый человек.

Адольф Гофмейстер не только писатель и журналист, пишу­щий очерки и фельетоны для газет и журналов, — он еще и художник-карикатурист, рисующий острые, смешные карика­туры и шаржи, а также занимательные иллюстрации к своим книгам. Он еще и поэт, пишущий стихи; он и драматург, сочи­няющий пьесы. Он историк и дипломат, критик и искусство­вед, написавший большой и серьезный труд «Сто лет чешской карикатуры».

Но и это не все. Адольф Гофмейстер обладает еще одним замечательным и ценнейшим качеством: он неутомимый и страстный путешественник, исколесивший почти весь зем­ной шар.

Надо сказать, что не всегда эти путешествия были для него приятны. Так, в 1939 году, когда немецкие фашисты захватили Чехословакию, Гофмейстеру пришлось покинуть родную стра­ну. У гитлеровцев были с ним особые счеты: ведь он был авто­ром многочисленных карикатур, метко разоблачавших и зло высмеивавших Гитлера со всей его бандой. Карикатуры печата­лись в издававшемся в Праге сатирическом еженедельнике «Симпликус». И Гофмейстер был редактором этого боевого антифашистского журнала.

Расставшись с родной землей, Гофмейстер много скитался по разным странам, пережил немало лишений и невзгод, в том числе и заключение в концлагере оккупированной гитлеровцами Франции, затем в Марокко и Португалии. Это были тяжелые, трудные времена, но испытания и опасности не сломили духа мужественного писателя-антифашиста, не лишили его бодрости, а еще больше закалили его характер и волю, укрепили веру в победу над врагом, которой он и дождался в 1945 году, когда советские войска освободили Чехословакию.

Вернувшись на родину, Гофмейстер становится активным борцом за новую жизнь в народно-демократической Чехослова­кии. Перо журналиста и карандаш художника-сатирика помо­гают ему в этом.

Он много разъезжает в эти годы по белу свету и как корре­спондент, и как турист, и как дипломатический работник. Гоф­мейстер посещает интереснейшие места нашей планеты, видит далекие, незнакомые страны, знакомится с жизнью, трудом и нравами разных народов, изучает их культуру, искусство и историю, искренне разделяет их горести и радости. Как говорит сам Гофмейстер, он «старался вжиться в их быт, ощутить тепло и аромат этих стран».

У Адольфа Гофмейстера есть сын, мальчик, по имени Мартин Давид, или, как ласково называет его отец, Кнопка. (Это прозвище очень не нравится Мартину Давиду.) Отец любит беседовать с сыном и рассказывать о своих путешествиях и приключениях.

Счастливый Кнопка! О чем только не довелось ему услы­шать и узнать из интересных, занимательных и веселых рас­сказов своего отца! И о том, как четыре французских мальчика открыли пещеру, на стенах которой оказались картины, нарисованные двадцать пять тысяч лет назад; и о том, как знаменитый детский писатель Жюль Берн в двенадцатилетнем возрасте пытался убежать из дому в Индию на почтовой шхуне «Корали»; и о том, как была придумана игра в шахматы и какую награду потребовал себе изобретатель шахмат — индийский уче­ный Сисса; и о прославленном художнике Пабло Пикассо, нарисовав­шем голубя мира; и о легендарном крейсере «Аврора»; и о том, как отец Кнопки был в гостях у великого писателя Максима Горького; и о героической борьбе Китайской Красной армии; и о римском фонтане с монетами на дне, и о самых боль­ших в мире домах, и о великом итальянском художнике Леонардо да Винчи, и о поездке в пустыню Сахару, и о многом, многом другом…

Видите, ребята, как повезло Кнопке, что его отец увидел и узнал столько интересных вещей, о которых может рассказать своему сыну! Но нельзя ли сделать так, чтобы и другие ребята смогли познакомиться с этими чудесными историями?

Конечно, можно! И вот Адольф Гофмейстер записал все свои беседы с Кнопкой, нарисовал прекрасные иллюстрации — и получилась интересная, увлекательная книжка. Прочитав эту книгу, вы узнаете, ребята, много для себя нового, любопыт­ного и поучительного. Вы поймете, как велик и прекрасен мир, манящий своими неведомыми, таинственными далями, рождаю­щий у человека любовь к путешествиям, стремление к позна­нию сил и красот природы. Вы узнаете также, как человек изме­няет лицо планеты, подчиняя себе природу, для того чтобы она служила на благо человеческому обществу, как много умного, полезного и доброго сделали и продолжают делать на земле простые, обыкновенные люди.

Книга Адольфа Гофмейстера проникнута благородным духом дружбы и солидарности всех народов, она учит любви и уважению к культуре, обычаям и искусству всех наций, незави­симо от языка, верований и цвета кожи.

Но не случайно Гофмейстер заканчивает свою книгу сло­вами, что как ни хорошо в гостях, а дома лучше, как ни прекрасен мир, прекраснее и дороже всего для человека Родина.

Но почему книга Гофмейстера носит такое задорное и не­много лукавое название: «Кто не верит — пусть проверит»?

Неужели автор и в самом деле опасается, что юные читатели не поверят в правдивость его рассказов?

Я думаю, что это не так. А дело в том, что многим любозна­тельным и пытливым ребятам, наверное, захочется дополнить и «проверить» рассказы Гофмейстера по другим, историческим и географическим, книгам, повествующим о тех же событиях и явлениях. «Проверяя» Гофмейстера, вы прочтете, ребята, еще ряд интересных книг, узнаете немало занимательного и полез­ного. И вы с еще большим удовольствием будете вспоминать и перечитывать эту книгу, которую написал и нарисовал для вас талантливый, веселый и умный человек, друг нашей страны — Адольф Гофмейстер.

Ребята! Вам, может быть, интересно знать, как выглядит писатель, сочинивший эту книгу? Его портрет здесь не помещен, но скажу вам по секрету: на одной из иллюстраций Адольф Гофмейстер сам себя нарисовал. У него темные волосы и густые усы. В руке — сигара. Изображен он рядом с одним очень старым и очень знаменитым художником.

Сможете ли вы его найти?

Борис Ефимов