I. Сон наяву

«Юмор – это стыдливость, игра ума.
Ежедневное нравственное и духовное омовение.
Я придаю высокое и литературное значение юмору. Воображение может заблуждаться. чувствительность опресняет.
Юмор – это, в конце концов, разум!
меня не удовлетворяет ни одно определение юмора. Впрочем, в юморе содержится все!»

Извлечение из дневника Жюля Ренара, записанное в 1910 году.

«Приснился мне город»

«Приснился мне город, который нельзя одолеть.
хотя бы напали на него все страны вселенной.
Мне снилось, что это был город Друзей, какого ещё никогда не бывало,
И превыше всего в этом городе крепкая ценилась любовь,
И каждый час выражалась она в каждом поступке жителей этого города,

В каждом их слове и взгляде».

 

Уолт УИТМЕН. Перевод К.И.Чуковского.

Мне приснился наш дом 5/1 по улице Льва Толстого, с квартирой 124 на седьмом этаже под крышей….… и мне снилось, что это был дом друзей, какого ещё никогда не бывало, И превыше всего в этом доме крепкая пенилась любовь, И эта любовь каждый час сказывалась в каждом поступке жителей этого дома, В каждом их слове и взгляде…
(Уитмена я прочел по-своему.) Узнать о творении Уолта Уитмена мне помог в 1939 г. К.И.Чуковский, а соединить воедино с окружающим миром – моя мама и другие люди, населявшие наш дом. Дом моего детства и юности.

Доброе участие в моей судьбе мастеров искусства помогло мне увериться в собственных силах, а неисчерпаемое духовное наследие всегда и всем служило неизменяемой опорой. Конечно, многое зависело от меня самого, от моей веры в то, что я делаю. О человеческом духе, который не имеет границ, я узнал позже.

«я бы всех в любви моей выкупал…»

Прочел эту строку и у меня стало хорошо на душе. Я познакомился с поэтом, который открыл мне в детстве невиданный мир взаимной любви. Прочитав Уитмена, я почувствовал созвучные моим настроение и мысли. Меня воодушевила правда поэта, которая нисколько не отличалась от моей. Позже, начав рисовать, я старался через смешное и улыбчивое передать настрой великого поэта и радовался, когда мне удавалось увидеть в жизни нечто похожее. Поэт мыслью своей проходил по большой Вселенной, моя была меньше в соответствии с малым возрастом.
Мне казалось, что Доброе так сильно, что само одолеет Злое, а Глупость сразу видна, и люди ее просто не потерпят.

Мне повезло родиться в семье, где все жили дружно, на доверии и любви друг к другу. Это определило мой душевный настрой с ранних лет.
Мама всегда была в хорошем настроении, как бы ей ни было трудно. Бабушка была изменчивее и иногда не в духе. Однажды, не заметив меня, бабушка сказала сердито:
– Не верю я усатому!
Мама тут же ее оборвала:
– Я запрещаю вам говорить на эти темы при моём ребенке!
Я маму не узнал: в ее голосе появилась такая решительность, которой я и представить не мог. Но через минуту мама опять стала улыбчивой, как будто ничего не случилось. Я думаю, мама видела во мне своё светлое 6удушее и старалась не омрачать мое счастливое детство. Поэтому, перед уходом на работу, мама говорила каждое утро:
– Будь умным, не шали и береги себя!

Я очень переживал, когда у меня не всё получалось. Бабушка, конечно, напрасно при мне сказала об «усатом». Сегодня я представляю, сколько волнений и забот я доставил маме и учителю, когда в школе обвел пером портрет Сталина в учебнике, 6ез умысла, шутки ради. В то время я не понимал, а чего это взрослые так взволновались и забегали, словно что-то случилось…
… Когда меня спасли, мама облегченно вздохнула и улыбнулась. А я шел и думал: почему я такой родился, что никак не поумнею?

Если вспоминать о послевоенной Строгановке, где я учился, то она нисколько не выпадает из моего сна. В конце сороковых в училище все жили только искусством, И постигали тайну красоты, которая не спасла мир, а сама нуждалась в защите, любви и познании. Что касается чувства юмора, его происхождение мне не было известно. Мне просто нравилось рисовать смешное – смешно, и чтобы моим зрителям стало тоже весело.

Я всю жизнь удивляюсь, с малых лет. Очевидно, это свойство и помогло мне стать художником. Мне легче нарисовать, нежели описать даже то пережитое время, когда я еще не умел рисовать. В этом удивительное свойство зрительной памяти – она дает возможность восстановить ушедшее. Конечно, восприятие окружающей действительности с годами усложняется, но не влияет на достоверность того, что я видел и чувствовал. Если я могу нарисовать по памяти подсмотренное сегодня или вчера, то почему бы не вспомнить то, что было год, два или 50 лет тому назад? Я у6едился, что 6ез старания и усердия память не развивается. У Леонардо да Винчи есть любопытное наблюдение. В вольном пересказе оно звучит примерно так: «Нет такого дуpaкa на свете, который, занимаясь одним и тем же делом в течение многих лет, не преуспел бы в своем занятии».
Это меня вдохновило, и оказалось, что в памяти хранится очень многое, причем не тронутое временем. Вспоминая, я радуюсь самой возможности представить прошлое, и моя жизнь от этого становится необычайно интересной. К сожалению, в памяти немало и печального, и трагичного, и непереносимого. Самое трудное – это создавать правду о жизни в своем искусстве и писать о том, что пережито, не теряя чувства юмора и оптимизма.

Я на самом деле пережил всё описанное в моем сне. Эту правду мне помог выразить словами Уолт Уитмен, но увидел я ее сам, это мой опыт, моё мироощущение, заложенное с детства, предохраняющее от надлома и грусти. Нельзя творить 6ез просвета, без веры в свои силы, в то, что те6е дано природой. Художник живет ради познания мира и сотворения своего чуда в меру таланта, сил и умения. Хотя откровения в искусстве и нечасты, но сила человеческого духа настолько безмерна, что каждый художник живет этой надеждой.

II.Многоцветие детства.

В 1923 году моя будущая мама писала моей будущей бабушке: «Достать комнату в Москве невозможно! Запрашивают такие въездные, которых у меня нет. Посылаю вам 7 миллионов на сапоги брату и 12 миллионов на жизнь».
Что такое въездные, видно по рисунку Б.Антоновского 2О-х годов: «Вы платите, вам сдают комнату или туалет. Вы устраиваетесь для пpoживания, но владелец создает такие условия, что вы тут же съезжаете».
Двадцатые годы я представляю себе по фотографиям в жypналах тех лет и по рисункам карикатуристов. В работах художников многое выглядит острее, веселее и более впечатляюще.
Правда искусства настолько убеждает, что я полностью доверяюсь мастерам карикатуры «Бегемота», «Крокодила», «Смехача», «Чудака». «Душки» и других юмористических журналов. Я не сравниваю их с дореволюционными сатирическими изданиями («Сатириконом», «Новым Сатириконом» и др.), но и в 20-е годы печаталось немало острого и смешного. По одной «Энциклопедии Бегемота» (1928) можно удивиться, сколько мастеров юмора и сатиры создавали панораму жизни, в том числе и бывшие «сатириконцы». В журналах и приложениях к ним классовый подход соблюдался, но правда бытия подавалась во всей сложности и неустроенности. По журналам видно, что карикатура занимала в них ведущее место. Сатирические рисунки печатались на обложках многих изданий, карикатуристы иллюстрировали рассказы писателей, а фотографы заполняли своими юмористическими фотографиями целые развороты журнальных страниц. Издавались альбомы репродукций и монографии о мастерах карикатуры. Н.Радлов совместно с М.Зощенко выпускали юмористические альбомы. (Например, «Веселые проекты»,1928). А когда я прочел рассказы юмористов, то слово соединилось с рисунками, и получилась волнующая картина времени.
Писали и о серьезном. Например, о жилищном кризисе и волне самоубийств на этой почве, но слабых духом оказалось бы намного больше, если бы не юмор писателей и художников. Юмор создает не только хорошее настроение, он еще и лечит.
Сегодня это научный факт.
Получив декретный отпуск, мама в 1927 году из Москвы отправилась в Каширу, где я и родился в доме своего деда.
В 1928 году я переехал в Москву, в новый дом на улице Л.Толстого. Соседство с усадьбой великого писателя не могло не оказать духовного воздействия, а рядом стоящий пивоваренный завод своими пивными дрожжами укрепил здоровье всего подрастающего поколения нашего дома.

Многого в стране не хватало, был и бумажный голод, но именно в это время вышли из печати 7 «дневников матерей».
Они обменивались опытом, как воспитать «нового человека для нового государства». Меня мама воспитывала по-другому, не подавляя стремления познать многое самому. Все прошлое старались заменить новым. Вместо крестин придумали «октябрины», но они не прижились. На детей получали в ЗАГСе свидетельства о рождении, а потом детей крестили и получали в церкви метрики. Существовал Институт охраны материнства и младенчества и «институт» домашних врачей. В детстве меня спасал наш домашний врач. Без телефона и других средств связи он являлся ровно за минуту до летального исхода и возвращал меня к жизни. Возможно, он чувствовал, что я понадоблюсь обществу как художник веселой профессии.
В I9З5 г. Парк культуры и отдыха назвали именем А.М.Гоpького, в парк уходили с утра и проводили там время до позднего вечера, и не было для меня в Москве места более интересного. Возвращаясь домой по старой одноэтажной Чудовке, я заглядывал во все окна, наполняя свою память необычайно интересными впечатлениями. В вестибюле дома нас встречал удивительный по красоте лифт. Я думаю, без этого лифта и дома не было бы, по моде тех лет все лифты стояли на ремонте, но данное обстоятельство никого не смущало.
Наши иконы хранились в шкафу, но бабушка со мной ходила в церковь Св.Николы, описанную в романе «Война и мир» (она и по сей день стоит наискосок от дома) Бабушка ставила свечи во здравие и за упокой, а я ел просфоры и смотрел на стенную живопись и иконы в окладах. В журнале «Огонек» предлагалось «поставить на елке крест». И на первую в моей жизни новогоднюю елку мы поехали с бабушкой, тайно от мамы. Взрослые водили хоровод и пели: «В лесу родилась ёлочка…», а мы молча слушали…
Я недавно спросил Галю Н. (мы о ней играли в коридоре на нашем седьмом этаже), какое у нее было детство? Она подумала и ответила: «Золотое, только иногда хотелось кушать».
Е.Евтушенко написал о своем позолоченном детстве. Мы жили в комнате с окном на запад, и я провожал каждый закат солнца, а свое детство я назвал бы многоцветным – встречи с вечерними сказками, которые являла природа, не могли не повлиять на мое восприятие мира. В I9З5 году я составил альбом из репродукций импрессионистов, и веселые «Рыбки в аквариуме» Матисса олицетворяют для меня мир моего детства.

“Ребята с моего двора и я с ними” 1936г. (Женя Щеглов самый высокий)

III. Дом 5/1 по улице Льва Толстого.

Это 6ыл не просто дом, а что-то родное, близкое и знакомое до мелочей. В 7 этажей и 14 коридоров, с чердаком и персональным жуликом самых мизерных потребностей. Один раз в три месяца рыжеволосый парнишка, в шти6летах на босу ногу, сдергивал на чердаке одну заштопанную простыню, две наволочки и, мокря ступени, с6егал по черному ходу. Его стыдили ба6ушки и няни, но ровно через три месяца все повторялось снова. Можно 6ыло запереть чердак, черный ход, но такое простое решение никому не приходило в голову. Не запирали и двери комнат, если не уходили надолго, а если уходили, то вешали ключ в вести6юле на свой гвоздик с номером.
Я у6ежден, что дом понимал всех, кто в нем живет и по-своему заботился. Конечно, возможности дома 6ыли не6езграничны. Вчера я играл с Натусей, а утром она мне сказала из-за двери, что ее папу и маму ночью забрали, и бабушка не разрешает ей выходить в коридор. За6ирали по ночам, выборочно, но кого – узнавали утром, а за что – не ведал никто. Так же, наверное, за6рали К.Ротова, но я, конечно, об этом не знал.
Печатался веселый художник в каждом номере «Крокодила» – и вдруг перестал. А почему – спросить было некого.
Наш дом строили под гостиницу, с холлами на каждом этаже, но вскоре их заселили, остался один на седьмом этаже «Ленинский уголок» дома, в котором регулярно сотворяли стенгазету в пять метров длиной. Сносили вниз ее, осторожно огибая все углы и вывешивали в вести6юле для всео6щего обозрения.

Вид из окна 7-го этажа дома 5\1 по улице Льва Толстого 1938г.

(фото из архива автора).

 

В этом же «Ленинском yгoлкe репетировали спектакли, расписывали декорации, собирались разные кружки, изучали БОВы (боевые отравляющие вещества), учились пользоваться противогазами и делать перевязки. (В одном из номеров «Крокодила» за 1937 год напечатали «отчет» парикмахерской. Мастера стрижки и бритья сообщали о том, что «четыре часа работали в противогазах». И самое главное, что «Производительность труда ничуть не упала»).

Для жильцов в нашем доме устроили домовую кухню. Первыми загрустили бабушки.
– НУ вот, – сказала мне и маме наша бабушка, – теперь я вам не нужна…

Мы не согласились. Каждый человек ценен, тем более ба6ушка. Нет, мы не были, оплошные консерваторы. 3а новый быт боролись. В «Пионере» напечатали стихи:

В комнате у дяди Вани,
Там, где кресла и шкапы,
Жили в маленьком диване
Злые рыжие клопы…

А я и бабушка травили клопов. Однажды, на время ремонта в нашей комнате, мы переселились в «Ленинский уголок».
И утром проспали: мама – на работу, а я – в школу.

– А почему? – спросила мама и ответила, – здесь нет клопов!
Тут я сразу догадался, что такое рай – там нет клопов…
Моя бабушка возглавляла ячейку МОПРа дома.(МОПР – Международная организация помощи борцам революции.) С раннего утра, чтобы всех застать дома, 6а6ушка обходила своих подопечных собирать членские взносы, а меня брала с собой, что6ы
я чего-нибудь не натворил. Все жили усреднено, но по своему семейному уставу. Эта разница меня удивила и заинтересовала. Все прохожие упакованы, а тут, в доме, – в естественности, еще не умытые, не причесанные, не завитые горячими щипцами, в неприбранной среде обитания. Невероятно интересно!

Вспоминаются строки из письма Б.Шоу л. Толстому: «Всевышний, сотворяя мир, оставил столько смешного, что можно писать, ничего не придумывая».
В одном из номеров «Пионерской правды» я прочел отрывки из записных книжек И.Ильфа. Я не мог не нарисовать свои первые три веселых рисунка:
– на котенка, который всю ночь во дворе бегал, скребся и мяукал, сдавая экзамен на кошку;
– на двух певцов, певших: «Нас побить, побить хотели», но так они противно ныли, что и вправду их побили;
– сделал иллюстрацию к совету: «Отправляясь в гости, собирайте кости».

Рисование меня увлекло. Прочитав ироническую историю шаржа Н.Радлова, я сделал шарж на свою 6а6ушку. Увидев себя в рисунке, 6абушка ничего не сказала. А мама, придя с работы, улы6нулась и похвалила меня. На что бабушка ответила:
– Ах вот как! Ну что ж, спасибо и за это…
Целую неделю у меня не было 6абушки, а у нее внука.

Улица Льва Толстого. Вид из окна. 1938г.

(фото из архива автора)

IV. Мамина библиотека.

Сказать, что шкаф был огромен – ничего не сказать. Его надо представить, но это невозможно, не увидев. Но и увидевший не сразу бы заметил уникальную способность шкафа вмещать в себе все необходимое для семьи из трех человек. Мы могли бы прожить и без комнаты – в одном шкафу, с бельем, одеждой, посудой, кастрюлями, примусом и моими игрушками. Причем без прописки, чем и воспользовался однажды наш родственник. На рисунке К.Ротова квартирант вполне сносно устроился между двумя рамами окна. Не требовалось даже ходить куда-то в туалет.

Но главной способностью шкафа было хранить духовное богатство, если не всего человечества, то важной его части; все доброе, умное и смешное, необходимое каждому человеку в его многотрудной жизни, а мне, поскольку я её только начинал, тем более. С помощью мамы я открыл шкаф, и он явил мне «Задушевное слово», дореволюционный журнал для детей, основанный в 1876 году. Все ушло в прошлое, в историю, но не исчезло, а продолжало жить благодаря искусству. После первого знакомства с маминой библиотекой игрушки мои поблекли, и я потерял к ним интерес.
«Для детей надо писать как для взрослых – только лучше!» – В этой декларации ЗО-х годов нет открытия. Для детей так и писали – и до революции и во времена моего детства «Историю медного всадника» (приложение к журналу «3адушевное слово») я прочел не отрываясь, так же как и «Про эту книгу» Б.Житкова. У меня была ещё одна любимая книга – «Вчера и сегодня» С.Маршака и В.Лебедева. В обзоре графики за 1937 год о В.Лебедеве писали, что он непонятен детям, а мне нравились девицы в платочках и без лиц, пошедшие по воду. Я не понял только один, последний рисунок с ванной, потому что никогда ее не видел.
В 1934 г. издали книжонку «Детская карикатура». Детей поучали:
«Детская карикатура – орудие в борьбе за качество учебы, за школьное ударничество и соцсоревнование, за изживание среди пионеров oстатков чуждо-классовых настроений».
(Представить себя орудием мне не хватило фантазии, а чуждых настроений между нашими классами «А» и «Б» я не заметил.) Если бы я «проходил» только то, что проходили в школе, я бы многого не знал. Мама проявила немало старания, собирая свою библиотеку. Когда я подрос, у нас дома имелось целое собрание интереснейших и редких книг, журналов и репродукций. Выбирая все интересное из шкафа сообразно с мерой моего понимания и возраста, я открывал для себя мир, доселе мне неведомый. В первые годы после революции вышло много книг по искусству. Перевели на русский язык «Всемирную историю карикатуры» Фукса. Перепечатывали эмигрантскую литературу, изданную за рубежом. Многие книги из маминой библиотеки я прочитывал не один раз. Прочитав «Роман без вранья» А.Мариенгофа, я познакомился с С.Есениным, а стихи поэта меня взволновали.
Однажды мама прочитала мне из тетрадки стихи Н.Гумилева. А я о нем ничего не знал.

Живя в одной комнате, всего не скроешь. После очередного громкого процесса мама рвала дневники, письма, журналы и книги, которых становилось все меньше и меньше. При этом, хотя и грустно, но улыбалась, словно ничего особенного не случилось. Сегодня, когда в историю вписываются изъятые страницы, легко быть провидцем, а в годы моего детства и юности мы проходили историю по сокращенному курсу. После войны у знакомых я видел подшивки журналов 2О-х и ЗО-х годов с массой изъятых страниц, не говоря о многих фамилиях, вымаранных до полного непрочтения. А от личных архивов вообще почти ничего не оставалось.
Несмотря на все изъятия, в маминой библиотеке сохранилось многое, что я не «проходил» в школе, и это неизвестное меня особенно завлекало. «Нива», «Задушевное слово», «Сатирикон» и другие дореволюционные издания открыли для меня ушедшее время».
Переиздавали Г.Цилле, но Вильгельма Буша почему-то забыли, как и многих других замечательных художников. Издания по карикатуре существовали в основном на немецком языке. Мама мне переводила текст, а я наслаждался мастерством художников и разнообразию оттенков юмора.
В 1941году, перед отъездом в эвакуацию мама спросила:
– Дают одно место багажа, что мы возьмем, без чего не сможем прожить и недели?
Я и бабушка сказали хором:
– Книги!

Взяли огромное корыто, уложили в него лучшие книги, обернули старым ковром и поехали. С этим же багажом через три года вернулись домой. 3а время отсутствия нашу комнату обчистили воры, и мама заметила:
– Смотрите! Какие мы оказались предусмотрительные…

Свое самообразование я продолжил и в библиотеке Строгановки. Эти великолепные книгохранилища помогли мне понять, что жизнь намного сложнее и прекраснее.
трагичнее и веселее, нежели усеченные учебные программы.

V. «Уважаемый товарищ Щеглов!»

Наброски военных лет. 1942-45гг. Казань-Москва

 

Наши выдающиеся предшественники оставили нам бесценное наследие во всех видах творчества. В этом наследии в полном единстве искусство и правда времени. Быт и нравы людей, их мысли и заботы. Средствами искусства передается и сила веры.

Но быть убежденным недостаточно, надо уметь свою веру выразить и ею увлечь.

16 октября 1941 года воинская часть, где работала мама, эвакуировалась в Казань. Вместе с мамой поехали и мы с 6абушкой как члены семьи военнослужащей.
Все работали на победу, и я тоже старался, рисуя карикатуры на Гитлера. В санчасти мне выделили стол, за которым я и работал. Кто-то из офицеров, заметив мое рисование, доложил начальству, меня вызвали и поручили выпускать «Окна сатиры». Командование поставило только одно условие: чтобы карикатуры были не хуже, чем в Москве, то есть в «Крокодиле».

Фолькштурмисты. 1945г

 

 

 

 

– Как долго нам идти,  Адольф? 1945 г

 

Я вспомнил слова М.Горького, что самокритика – лучший вид критики и работал на зрителя. Его смех был высшей оценкой того, что я рисовал. Бумага была в дефиците, поэтому я вначале все представлял, а потом рисовал, почти полностью переходя в жизнь рисунка, доводя до смешного каждую ситуацию.Рисовать на улице было невозможно, тушь мерзла, акварель не мылилась. Думали, что едем в эвакуацию всего на три месяца и ничего зимнего не взяли. Приходилось рассчитывать на свою зрительную память. Подсмотрев один сюжет, я сделал рисунок и послал его в «Крокодил». Через неделю пришел ответ. Начинался он словами: «Уважаемый товарищ Щеглов…» Санитарка Аня, получив почту на санчасть, спросила: «Это кто же такой «уважаемый товарищ»? Женя, это ты уважаемый? Оказывается, у нас рисует не Женя, а товарищ Щеглов!

Да тут еще подпись ответственного секретаря Весенина! Это надо же! Как же теперь тебя называть?» Это письмо подняло мой дух. Нет, я не загордился в свои 15 лет, я понял, что делаю что-то важное и ответственное, я нужен, а это обязывает. Шел второй год войны, и «Крокодил» не печатал рисунков на бытовые темы, но я этого не знал.Начав в 1949 году работать в «Крокодиле», я застал Е.М.Весенина и выразил ему благодарность за моральную поддержку, оказанную мне в трудном 1942 году.

Итоги стратегии ефрейтора. 1944г

VI. Cтрогановкa.

В 1945 году открылось МВХПУ (б.Строгановское).
Мама взяла папку с моими рисунками и куда-то со6ралась.

Я спросил, куда.
– Скоро вернусь.
Пришла, поставила папку и улыбается. Я думаю: «С чего бы это?»

– Тебя приняли в Cтрогановку, все очень смеялись. Велели явиться в понедельник.
– На экзамены?
– Какие экзамены! Я же сказала – все очень смеялись…

В понедельник тоже смеялись. Это значит, по второму разу.

Удивительное училище! Кукрыниксы, когда узнали, что я в МВХПУ, сказали:
– Карикатурист – и в каком-то художественно-промышленном училище! Идите в Суриковский к К.Ф.Модорову. Я послушался.
– Смешно, – сказал неулыбчивый ректор, посмотрев мои рисунки показал пальцем на потолок и изрек: – Чувство юмора – это от Бога!.. А вы знаете Дубинского? Очень хорошо. Начинал в «Крокодиле», теперь иллюстратор. Вот и из вас, если вы к нам поступите, мы всю вашу карикатуру вы6ьем – учтите.
От добра добра не ищут. Надо ходить туда, где тебя любят. И я вернулся в Строгановку.
Началась Строгановка с набора на первые и старшие курсы тех, кого не успели призвать в армию и вернувшихся с фронта. Но все вместе пережили одну войну. Сдружились сразу, ценя тишину и особенно остро ощущая 6есподобную красоту мира. Война не прошла бесследно. По коридорам стучали костыли и поскрипывали ремни протезов, но на слух это не воспринимали и память старались не ворошить.
Первому директору училища С.П.Маркелову удалось создать необычайно творческую атмосферу. Поощрялось все талантливое и самым активным образом. А преподавательский корпус состоял почти из одних классиков – С.П.Маркелов нашел старых «строгачей» из дореволюционной Строгановки. Мы гордились, что у нас преподает ученик Репина Фролов, первый русский художник кино Eгopoв, Алексич – мастер офорта, а живопись ведет П.В.Кузнецов.
Из творческого состояния не выходили. Днем в училище – вечером работали дома по вдохновению. Увлекались офортом.
Досок не было, но так имитировали – сразу и не отличишь, что перышком сделано. Меня увлекло композиционное – какая-нибудь битва на Калке, а если делал на юморе – то веселая толчея перед нашей столовкой, где каждый себя узнавал, или увиденное – жанровое, городское. Себя убеждал: если вместо заданного по математике принесу хороший рисунок – этим все окупится.

Свобода выбора в посещении всех курсов и занятий помогла мне в постижении тайн разных видов искусства. П.В.Кузнецов открыл нам жизнь вещей. Поставив сложнейший натюрморт, Павел Варфоломеевич, минуту помолчав, начинал рассказывать о своем понимании живописи: натюрморт не только живописен, но и полон звуков, как хорошо сыгранный оркестр и отразить это живое и сложное совершенно невозможно, если ты не мастер… Это была программа большого художника.
В.Е.Егоров заряжал духовным напором и невероятной силой противления всему, что не относится к искусству. Казалось, он готов немедленно, сейчас же изгнать каждого бесталанного, пинками и с бранью. Мастера из старой Строгановки помогли восприятию пластики в скульптуре, осмыслению подлинной монументальности, постижению специфики искусства гравюры, офорта. Уже седенькие, они передавали нам свое благоговение и преклонение перед истинным и неповторимым искусством. По этой причине мы постоянно входили в конфликт с окружающей действительностью. Однажды я поехал с Ю.Александровым на зарисовки в Донской монастырь. Запустение нас ошеломило, а загаженность потрясла. Вторичный продукт убил все первозданное.
В Строгановке я осуществил свою мечту – создать рукописный журнал. Начинался журнал с этюдов и рисунков студентов, а завершал его раздел юмора «Щелчок по носу». Я рисовал карикатуры, жанровые сценки, а наш бард «Го» – Горпенко – сочинял злободневные стихи. В конце месяца журнал появлялся на столе в библиотеке и пользовался успехом. Но журнал чуть не закрыли. Явилась комиссия, которая была шокирована моими орущими кошками на крышах «столицы нашей Родины – Москвы». Секретарь парткома училища Парменов схлопотал выговop, но журнал отстоял, а я получил второе предупреждение «вы6ить из меня карикатуру».

В I948 году редактор художественного отдела журнала «Крокодил» Б.И.Пророков открыл курсы молодых карикатуристов при газете «Московский комсомолец», а занятия вел Г.О. Вальк.
С Г.О.Вальком я познакомился еще в 1944 году и каждое воскресенье ездил к нему на консультации. По рисункам, которые я тогда сделал можно легко вспомнить все, о чём мы говорили.

В том же, 1948 году «московский комсомолец» опубликовал мой рисунок. Первая публикация в печати явилась неожиданной для меня и моих товарищей по Строгановке. И никто мне не завидовал, а все только радовались. В этом был основной настрой жизни училища.
После всего рассказанного меня не удивляет, что из училища узкого профиля вышли будущие мастера живописи, скульптуры, графики, дизайна, художники театра и кино, мультипликаторы, искусствоведы, профессора и академики, народные и заслуженные и среди них один карикатурист.

Вот только из первого набора: И.Голицын, B.3aмков, Г.Захаров, М.Смирнов, А.Соколова, М.Воскресенская, Ю.Александров, В.Шевков, В.Сидур, В.Лемпорт и Н.Силис, П.Шимес, А.Миронов, А.Горихина, Г.Кнорре, Л.Токмаков. Многих я не назвал, но всех помню – и тех, кого уже нет.

VII. «Крокодил»

B 1928 г. вышла из печати «Энциклопедия Бегемота».

М.Зощенко написал:

«Сейчас у меня биография скудная. Писатель. Кажется – это последняя профессия в моей жизни. Мне жаль, что я остановился на этой профессии. Это очень плохая профессия, черт побери! Самая плохая из 12-ти, которые я знаю».
3а этим юмором я чувствую незащищенность художника, и она меня волнует. Родился журнал «Бегемот» в 1923 году в Петрограде на Фонтанке и стал не просто журналом, а живым, близким, родным для всех его сотрудников. В «Энциклопедии Бегемота» они к нему о6ратились с просьбой написать о себе самом: «Ты, Бегемот, наш отец-кормилец, мы твои бегемотовы дети… напиши, папаша. Не ударь мордой в грязь». «Ну ладно, – отвечает Бегемот, – не ударю». Таким же живым, 6лизким и родным стал журнал «Крокодил» для сотрудников и своих читателей. А для нас, молодых послевоенных крокодильцев, «Крокодил» предстал таким же живым, как «Бегемот для бегемотников. В 1949 году меня и моего товарища художника Ю.Федорова нашел Б.И.Пророков и пригласил в «Крокодил», продолжив тем самым традицию лучших сатирических журналов – искать для себя новых авторов.

«Сатирикон» искал талантливых художников и писателей, а в «Крокодиле» сложился свой коллектив из лучших мастеров карикатуры. «Крокодил» при Б.И.Пророкове (Пророков возглавлял художественный отдел журнала «Крокодил в 1948-1951 гг.)
стал для молодых художников академией искусства карикатуры. О мастерах журнала писали известные критики и искусствоведы, многие издания публиковали их статьи и размышления, посвященные художникам веселой профессии. Выступал Л.Варшавский, писала эмоциональная А.Абрамова, Т.Айзенман, М.Кузьмина, В.Костин. И.Абрамский выпускал альбомы, оповещая читателей о рождении новых талантов. К.Кравченко успевала сказать о творчестве С.Коненкова и молодых карикатуристах. Искусство смешного воодушевило Н.Дмитриеву, Ф.Сыркину. Студенты, будущие искусствоведы, сочиняли о художниках «Крокодила» рефераты. А в редакции обсуждали номера журнала ведущие графики – А.Гончаров, О.Верейский. Творчество мастеров карикатуры рецензировали писатели, поэты, фельетонисты.

Я впервые напечатался в номере, отведенном для молодых авторов, который так и назывался – «Впервые в «Крокодиле».

Нас вдохновляло само искусство. О том, что можно этим искусством зарабатывать на жизнь, и не помышлялось. Искусство и меркантильность не соединялись. То же самое случилось и в «Крокодиле». Мы с трудом привыкали к тому, что за искусство платят. Да и какими деньгами оценить то, что создавали ведущие мастера журнала. У меня сохранились рисунки, сделанные художниками темных совещаниях – в альбоме который мы С.В.Горяевым решили положить на стол для творческого выплеска художников. Это шедевры мастерства и раскованности.

Для карикатуриста улыбка или смех зрителя самые долгожданные и определяющие.
Восполняющие силы, рождающие желание создать что-то еще более смешное, вызывающее хорошее настроение, вселяющее чувство уверенности, что до6poe,
человеческое одолеет зло, если не сегодня, то завтра обязательно.

Но смешное не всегда рождается без боли, грусти и переживаний. Может быть, поэтому на редколлегиях в «Крокодиле» редко смеялись и, принимая веселый рисунок, довольно хмуро говорили: «Смешно!» И более высокой оценки не было. Я видел, как вознесся А.Каневский, услышав о своем рисунке сказанное слово «Смешно!», и сам я пережил не один раз такое же чувство вознесения.
Радость общения поколений ощущали все. Михаил Черемных говорил более молодому Борису Пророкову:
– Борис Иванович! Это ваша тема и вы сделаете ее лучше…
Уже принятый на редколлегии рисунок Ю.А.Ганф, после замечания Л.Г.Бродаты, свернул в трубочку и унёс домой для переделки. Кукрыниксы, члены редколлегии, сами сняли с обсуждения свой рисунок.
– Мы его переделаем, – сказал П.Н.Крылов. Вот такой настрой определял труд художников.

– Так работать нельзя, мы работаем на износ! – восклицал Борис Лео, сдавая очередной рисунок для журнала. Но по-другому работать было просто невозможно.
– Витя! ТЫ можешь сделать лучше, – убеждал своего товарища Б.Пророков, и Виталий Горяев соглашался и уносил рисунок. В печать пошел третий вариант – один из лучших в числе многих рисунков художника В.Горяева. Это чувство ответственности за каждое выступление в печати было определяющим.
Так получалось, что я часто выходил на хороших, добрых, с чувством юмора, отзывчивых людей; или они меня находили, благотворно действуя на мои душевный настрой. От негативного увиденного в жизни, я старался из6авиться, используя простой способ: на пьяниц, дураков и склочниц я рисовал карикатуры и они сразу переставали меня волновать. Но пережить разные сердитые постановления было не так-то просто. Они ложились тяжким грузом на мою молодую душу. Конечно, труднее было тем, кто попадал под удар.
«Писатель с перепуганной душой – это уже потеря квалификации», – заметил М.Зощенко после ждановского постановления 1946 года. Я увидел М.Зощенко в последний его приезд в «Крокодил». Сидел писатель одиноко за большим зеленым столом и смотрел с бездонной грустью в оранжерейное окно комбината «Правды». М.Зощенко привез три рассказа, которые я проиллюстрировал. («Крокодил» №6 (1368), 28 февраля 1954 г.) Я почувствовал, как трудно они дались автору и постарался его не подвести. Сделать три рисунка с полной отдачей, не усмешняя, но и без грусти, оказалось нелегко. Я старался ободрить писателя хорошей подачей в номере, помочь ему войти в свою колею, чтобы он писал в полную силу, раскованно, как всегда, как бывало… Вот такие, может быть, наивные мысли меня волновали. Мне хотелось, чтобы писатель почувствовал мою моральную поддержку.
Нелегко было и Б.И.Пророкову. Главный редактор снимал из номера рисунок, а Борис Иванович ехал в высшую инстанцию утверждать «зару6ленный» рисунок и возвращал его в номер журнала. Многие рисунки Л.Бродаты, В.Горяева и других художников так и не появились бы в печати, если бы не забота о высоком уровне искусства Б.И.Пророкова.

Не знаю, кто придумал назначить В.И.Горяева художественным редактором, а меня его заместителем во время апогея бесконфликтности в искусстве, в 1955 году. Работали мы на полном доверии друг к другу. Немногое удалось осуществить. Мне позвонил Л.Г.Бродаты и, стесняясь, спросил нельзя ли ему немного увеличить гонорар. – «Ведь я нигде больше не печатаюсь». При разметке рисунков Е.Горяев и я прибавили Льву Григорьевичу из своих гонораров. Никто об этом не знал, но другого выхода не было. Официально перебороть уравниловку нам не удалось.

В период бесконфликтности главный редактор С.А.Швецов, перечисляя отрицательные явления, заметил: «Самый отъявленный наш жулик во много раз лучше любого капиталиста!» Мне заказали рисунок: в прихожей коммуналки соседи подслушивают у двери и говорят: «Ну что слышно нового? – Ничего не слышно. Соседи стали шепотом разговаривать!»

 

Первый вариант, уже одобренный редколлегией, был забракован: главный редактор просил навести порядок в прихожей. Во второй раз я натер пол, прибрался, словно к празднику.

 

«Что-то не то», – сказал главный. Третий вариант вызвал у него недоумение: «А почему наши люди говорят шепотом? Кто им мешает говорить во весь голос?»
С.А.Швецов, в молодости начинавший поэтом – сатириком стал бояться каждой запятой. Я подумал, что лучший для Швецова журнал был бы без рисунков и текста, сброшюрованный из белоснежных листов бумаги без единого пятнышка. Бесконфликтность в искусстве ломала людей до неузнаваемости. Но надо было видеть С.А.Швецова после ухода с поста редактора. 3а столом сидел веселый поэт-сатирик. Теперь он ни за что не отвечал. Однако время редакторства не прошло бесследно -инерция страха, как болезнь была уже неизлечима.
В «Крокодиле» устраивались так называемые зарядки – давались установки на борьбу с недостатками, Какими? Борьбу с бюрократизмом, очковтирательством, хищениями. Конечно, на подготовку к зиме, лету, весне, борьбу за новый урожай, который сеяли, потом со6ирали и опять сеяли из мешков на железнодорожных станциях. Проработав несколько лет в журнале, я заметил повторяемость тем и идей: каждый год шла битва за урожай, железные дороги не справлялись с перевозками, новая техника постоянно ржавела в ящиках, а старая работала на износ и многое другое. Я стал искать свои темы в жизни, и она оказалась сложнее, интереснее, невероятно многообразная, воодушевляющая на творческую работу, поиски своих решений, способов выражения мыслей, эмоций и правды о ней.

«Нам нужны
Подобрее Щедрины
И такие Гоголи,
Чтобы нас не трогали».

Эти строки из стихов Ю.Благова, которые я иллюстрировал, повторяли многие, одни насмешливо, другие в утверждение. Г.Вальк как-то пошутил: «Важно вовремя не прийти, а уйти». Что мы (В.Горяев и я) и сделали, перейдя в I956 г. только на творческую работу в журнале.

В заключение я мог бы повторить слова М.3ощенко, хотя и по-своему: профессия художника-карикатуриста очень трудная. Самая трудная из всех, которые я знаю.

 

VIII. КА-РИ-КА-ТУ-РА

Я часто встречался с А.М.Каневским, В.Н.Горяевым, Б.М.Лео. Мы размышляли о философии своего творчества. А.Каневский говорил:
« – Я рисую своих петухов, вы, Женя, создали серию «Детская площадка» и все это карикатура? Виталий Горяев напечатал в «Крокодиле» «Не героев нашего времени», которых вы видели вчера и это тоже карикатура? Но в его рисунках почти отсутствует преувеличение! Вы помните драку на коммунальной кухне К.Ротова, но юмор и в моих петухах и в рисунках В.Горяева и в эмоциях Л.Бродаты и в детях с вашей площадки. Совсем другое, но тоже юмористическое восприятие у Лёни Сойфертиса, Вани Семенова… А если вспомните И.Малютина, Б.Антоновского, Н.Радлова? Нет! Не повезло нам с определением нашего искусства! Читаешь: «ка-ри-ка-ту-ра» и спотыкаешься. «Сатира» еще хуже, а изошутки, или, точнее «И30ЖУТКИ» в подверстку – вообще за порогом искусства, но суть не в размере. Посмотрите, какие великолепные миниатюры создал Борис Иванович Пророков!» Название статьи писателя М.Виленского о моем альбоме «С добрым утром» – «Смешное живое чудо» мне показалось самым верным определением великого искусства, которому посвятили свою жизнь мастера редкого вида творчества, ото6ражая жизнь общества со всей правдой и не теряя чувства юмора. И всю историю карикатуры я бы тоже назвал смешным живым чудом.
Меня много раз спрашивали, как рождаются карикатуристы: в письмах, на выcтавкax, при встречах в мастерской. Спрашивали молодые художники, желавшие найти ответ на волнующий вопрос: любители искусства – собиратели произведений карикатуристов; иногда и критики, стремящиеся восполнить свое образование. Ведь искусству карикатуры нигде не учат. В конце концов я и сам заинтересовался истоками рождения мастеров этой профессии. Изучая историю карикатуры, я к своему удивлению обнаружил, что начал осваивать искусство смешного по наитию, как и многие будущие мастера. Так же начинал Вильгельм Буш – настойчиво, целеустремленно и с большим усердием, еще не зная, кем он станет; даже приемы рисования и взгляды на окружающий мир были в чем-то сходны: подмечалось несообразное, смешное и грустное, доброе и злое. Особый протест вызывала человеческая глупость, приметы идиотизма. (Хотя о творческом пути В.Буша я узнал позже.) В одной газете я прочел современную теорию рисования карикатур: требуется совсем немногое – буйная фантазия, чувство юмора, а умение рисовать совсем не нужно. Даже смешнее получается, когда ничего не умеешь. Вот этот самодеятельный дилетантский период мне удалось миновать. Уберегли меня от легкого пути в никуда замечательные мастера карикатуры. Я никому не подражал; вначале я просто не знал о том, что подражать не предосудительно, а потом в этом не было потребности. Для самообразования я копировал рисунки великих мастеров, получая невероятное удовлетворение. Мне близки по человеческой теплоте произведения Ван Остаде, К.Шпитцвега, О.Домье, В.Буша, Фрагонара, офорты Рем6рандта, его рисунки.
Но я не записываюсь в ученики и не выстраиваю престижный ряд своих предшественников; время рождает каждого художника, а художники в свою очередь создают картину времени. Меня поражает удивительная непосредственность рисунков Д.Ходовецкого, буйная фантазия Г.Доре, искренность Д.Гирландайо, отрешенность рисунков на библейские темы А.Иванова, эмоциональная сила живописи Ф.Гойи. Но кому-то подражать, мне кажется, просто невозможно. М.Шагал верно заметил: «Мне невозможно подражать, мое искусство – моя биография».
Я не могу ответить, как стать художником-карикатуристом.
Также и Ю.Tpифонов в последнем письме признался, что не знает, как стать писателем. Единственное, в чем он убежден – «Таланту необходимо иметь мужество!» Можно развить дарованное от природы чувство смешного, но научить искусству карикатуры невозможно. Очевидно поэтому этот вид искусства нигде и не «проходят».

Но чтобы познать это искусство, необходима школа. Карикатура подчиняется всем законам искусства. Правда в каждом виде творчества есть свои тайны. В карикатуре в нерасторжимом единстве сочетаются и мастерство рисовальщика, и понимание режиссуры, чувства цвета и пластики, знание полиграфии, актерского мастерства, остроты цирковой подачи и лиризма поэзии, и главное – умение видеть в жизни все ее многообразие, философски размышлять; а чувство юмора все объединяет. И еще одно условие – не быть дилетантом ни в одной из упомянутых областей творчества.

VIIII. Что меня вдохновляет.

Я не анализирую свои рисунки, не отмечаю, что у меня получилось и почему. Это сделает любой искусствовед, профессионально разбирающийся в искусстве карикатуры. Я попытался определить главное, что лежит в основе творчества – путь становления художника, который начинается с детства; думал о процессе накопления впечатлений, влияния окружающего мира, в том числе и искусства, на формирование взглядов. Это основы творческой программы художника, 6ез которых искусство не рождается.
Мой метод работы мало менялся. Прежде всего нео6ходим нужный душевный настрой. Для каждой серии или рисунка он разный. И время для его поиска тоже, от нескольких лет до считанных часов. Используются все человеческие эмоции, но вы6ираются нужные и помогают найти самое верное решение: композиционное, цветовое, ритмическое. Рождаются образы, их характеры, поведение, мера смешного и кульминация ситуации.
Принято говорить, что художник работает для се6я и в этом главная радость творчества. Я с этим согласен, испытывая удовольствие от собственного рисования, когда рисунок получается. Но мне этого мало. Я не хочу сказать, что работаю на зрителя, зритель бывает разный. Работа на потребу мне претит. Но для того, кто меня поймет, я готов работать с полной отдачей.
Обычно я работаю ночью, давая себе установку – для кого я 6уду стараться. Когда адресат определен, я остаюсь один перед чистым листом бумаги, на котором уже вижу смешное, живое и, главное, интересное.
Перед началом работы необходимо спокойствие, а ещё лучше, хорошее бодрое настроение. Безмерное напряжение ждет художника в работе при создании произведения. Чем сложнее задача, тем активнее мобилизуются все силы – без этого рисунок не получится, и воздействовать на зрителя, возбудить эмоции протеста или радости, вызвать улыбку, сочувствие или бодрящий смех не удастся. Эмоции художника должны быть во много раз сильнее, чтобы зритель почувствовал то же самое, что и художник.
Но откровения не приходят по заказу, какую бы установку себе ни давать. Знания, профессионализм, работа с полным напряжением помогают в творчестве, но то неповторимое, ради чего отдаются все духовные силы, является неожиданно в процессе работы, нередко изнурительной и изматывающей до предела, но может и не явиться, несмотря на все усилия.
…Вдруг замечаешь что-то ожившее,- вроде бы совершенно случайно, но этого достаточно, чтобы в рисунке стало получаться задуманное, соединяясь в одно неделимое целое. Эти ощущения непередаваемы. Словно не я, а кто-то рядом, незримый, или внутри меня, помогает сотворить выношенное, но еще не рожденное. Совсем недавно, обессиленный, я трудился в тщетных стараниях вдохнуть жизнь в рисунок – и вот эта жизнь появилась, подчиняясь своим законам бытия, и я сразу же забыл о всякой усталости. Теперь самое главное – не потерять это состояние духа. Передо мной буквально на глазах рождается мой мир, мир мыслей, переживаний, причем в точном соответствии с моими желаниями. Рисунок начинает дышать, мертвая линия оживает, цветовое пятно ложится на место, а персонажи начинают жить в своем мире, причем каждый по-своему. С этого момента меня уже нет в мастерской. Я весь в рисунке, в его пространстве. А поиграть со своими строптивыми героями одно удовольствие. Смешное приходит само собой, я уже настроился на нужный камертон. Впереди еще немало трудностей. Может быть, придется сделать не один вариант, но о6 этом думать нельзя, эта мысль расхолаживает. Так же, как и о времени.

Потребуется ли ночь, неделя, месяц, а, возможно, и не один год. 3а первым откровением раскованной души может посетить второе и все последующее, но сколько их будет и когда, увы, неизвестно. Но счастлив тот художник, который ощутил это состояние хотя бы один раз. Могу сказать, что немалое значение имеет вера в свои силы и атмосфера наибольшего благоприятствования, важно, что6ы ничто не испортило настроение, а выбить из творческого настроя может что угодно.
Самое трудное ждет меня впереди. Несмотря на все редакционные сроки, рисунок должен отлежаться хотя бы дня три.
Чего я только не придумывал, какие только слова не выслушивал, но своего до6ивался. Поэтому я полностью отвечаю за каждый рисунок. Все, что я сделал, принималось на выставки без сокращения, так же, как и все альбомы шли в печать без поправок. Вспоминается выставка в Манеже в 1960 году. Все члены выставкома давно уже спали дома, а в Центральном Выставочном Зале, не чувствуя усталости, трудились всего двое: Д.Шмаринов и Р.Глуховская.
Я, как всегда, тянул до последнего и явился в двенадцатом часу ночи. Привез серию рисунков «Искусство и зритель». Внимательно рассмотрев каждый рисунок, Дементий Алексеевич сказал: «Надо найти место». Серия пользовалась успехом, много раз репродуцировалась.
Когда художник чувствует, что он нужен, это не только восполняет затраченные эмоции, но и рождает такую силу, о которой и не мечталось. Над серией «Детская площадка» (1962) я работал более пяти лет, а реализовал все пережитое за несколько ночей. Для проверки своих замыслов я ходил по дворам, заходил на детские площадки, стараясь уловить камертон времени. Иногда умилялся, хотя это состояние мне претит, как и юмор «в коротких штанишках». От умиления я быстро отделался.
Одна девчонка, играя на горке, говорила другой: «Не лезь в мою игру старая чертовка, руки-ноги переломаю!» Я искал другой настрой и вспомнил свое довоенное детство.
Для взрослых детская площадка была всего двумя скамейками и одним деревом, а для нас, маленьких – пол-миром. Детские радости нас восторгали, трагедии потрясали, а забот было столько, что дня не хватало. В общем, ребенком быть нелегко.
Над многими сериями рисунков и отдельными композициями я работал по 5-6 лет, а иногда и дольше. Не остывая, но и не перегорая, проверяя временем задуманное.
Закончив работу, я должен самокритично ее оценить и в нее поверить. Никаких компромиссов в отношении себя я не допускаю. В нескольких редакциях я слышал укор в свой адрес:

« – Ну что вы тянете? Какое значение имеет, чуть лучше или чуть хуже – важно сдать в срок!» Откуда такие мизерные потребности в искусстве? Может, потому и расплодилось шарлатанство в карикатуре, вместо искусства работа на поток. Как можно размножать в миллионных тиражах беспомощные скороспелки?

С годами требовательность к себе возрастает, но есть какой-то ограничитель не позволяющий ускорить процесс познания и совершенствования. В каждом периоде развития работается увлечённее, с больше отдачей, но не легче. Воо6ще понятия «легче» в искусстве, по-моему, не существует.
Ни о каком успехе я никогда не думал. Я говорил себе: «Ты можешь сделать лучше!» И это внушение мне помогло. Мне В.Горяев сказал всего два слова, смотря на мой рисунок:
– Вкусно 6ьют!
И я воспрянул духом.
По внимательности ко мне моих товарищей и многих выдающихся мастеров я чувствовал отношение к своему творчеству.
И меня это вдохновляло. Я старался, чтобы мне не 6ыло стыдно за свои рисунки. Чем я мог ответить Б.И.Пророкову за его заботу обо мне – только хорошим рисунком! Не мог я подвести и Мануила Григорьевича Семенова, главного редактора «Крокодила» когда он мне зaказывал рисунки. Эа одну из моих обложек журнала он получил выговор, но нашел слова чтобы меня утешить: «А всё-таки мы с вами выступили правильно!» Жизнь карикатуриста нелегкая и состоит не только из положительных эмоций. Мне глубоко антипатичны холуйская слабость в коленках, собачья восторженность, пивное братство в засаленных телогрейках из болоньи, пузатое чванство и престижное хамство… невыносим дурак без чувства юмора, он страшен, а глупость заразна. Меня вдохновляет все доброе, человечное, примеры силы духа, убежденности и веры.
У.Уитмена я прочел в детстве, но не забываю и сегодня:
«В мыслях моих проходя по

Вселенной я видел, как то малое,
Что зовется До6ром упорно
Спешит к бессмертию,
А то огромное, что зовется Злом.
Спешит раствориться, исчезнуть
И сделаться мёртвым»

Успешной работе помогают эмоциональные впечатления от увиденного. Тут гамма чувств неисчерпаема, как и сама жизнь.
Тогда и рождается подлинно смешное, но не придуманное, а увиденное в жизни и сопережитое. Я согласен с Ж.Ренаром: «Совершенно незачем вносить в сатиру преувеличение: вполне достаточно показывать вещи такими, каковы они в действительности. Они достаточно смешны сами по себе».
В искусстве живёт только правда, выраженная со всем умением, на которое способен художник. Ну, а остальное, как говорится, от Бога!

http://e-shcheglov.ru/