Шушеньков Александр (Алекс Вагнер), проза и стихи
Дракула и бомжи
Воздух ночной рисовал миражи,
В куче отбросов копались бомжи,
Солнце давно уже крепко заснуло,
Только не спал граф, который – Дракула!
Где только черти его не носили,
И, наконец – очутился в России.
Голод прижал: такова «се ля ви»…
Графу хотелось напиться крови!
А на помойке – людские фигуры:
Бывший учитель литературы,
Рядом приятель – худой, как лопата,
Бывший когда-то майором стройбата.
Граф улыбнулся: прекрасный улов!
Можно не тратить на них лишних слов.
«Шеи подставьте, – Дракула сказал. –
Ежели страшно – закройте глаза.
Вы мне на ужин сгодитесь, ребята…»
Бедный – не знал он майора стройбата!
Словно открывший огонь автомат,
Выдал в ответ тот отборнейший мат!
Ну, а учитель добавил к нему:
«Вы – не Герасим. И мы – не Муму!».
Мы трое суток уже, как не ржавши –
Так что попробуем кровушки Вашей!»
Сломанный он подхватил унитаз,
И поразил им вампировский глаз!
Ну, а майор кровососу клыки
Вышиб одним хуком с правой руки!
Пикнуть Дракула почти не успел,
Как был насажен живьем на вертел.
В глотку впился экс-майор из стройбата,
Ну, а учителем бывший когда-то,
Вмиг позабыв про Толстого и Фета,
Сердце вампира жевал, как котлету!
Так стал историей грозный Дракула,
Вечно голодный и злой, как акула!
***
Вот и закончилась песенка наша,
Жизнь россиян с каждым годом все краше!
Явим духовность подлунному миру:
Больше бомжей – значит: меньше вампиров!
Эта история – вовсе не блеф!
Пусть подтвердят ее Кудрин и Греф…
Сколько же их – обнищавших, ей-ей,
Бывших военных и учителей!
20.02.2011
Песня о воронежских девицах
Говорят, в Москве богатство,
А вот в Питере – культура,
И Воронежу тягаться с ними – не дано.
Жить в столицах веселее,
Там еда-питье вкуснее,
А у нас не платят пенсий и вообще, хреново… Но!
Ни в одной из двух столиц
Не найти таких девиц –
Украшают славный город, будто стая райских птиц:
Что фигурка, что лицо…
Если грудь – то колесо!
Позавидуют и Невский, и Садовое кольцо!
Говорят, что наши “Илы”
Не имеют прежней силы,
Говорят, ВАСО не платит работягам уж давно,
“Электронику” прикрыли,
ВЭЛТ голландцы разорили,
Шинный шинами завален, в общем, все не очень … Но!
Не в одной из двух столиц
Не найти таких девиц –
Украшают славный город лучше всяких райских птиц:
Что фигурка, что лицо,
Если грудь – то колесо,
Позавидует им шинный (вместе с “ВЭЛТом” и ВАСО)!
Говорят, у нас дороги
Довели до стресса многих,
Говорят, что всех потравят левой водкой и вином…
Говорят, что “ножки Буша”
Наших кур намного хуже,
Да – проклятые! – дешевле, в общем, все не очень… Но!
Обойди сто заграниц –
Не найдешь таких девиц:
Украшают славный город лучше всяких райских птиц.
И пускай считает Буш,
Что Воронеж – это глушь…
Наши ножки – лучше ихних!!
И доступнее к тому ж!!!
МАГНИТНАЯ БУРЯ
Началось, как всегда, с мелких ветерков. Оторвавшиеся от Солнца протуберанцы закрутили космический вакуум, завихрили черную пустоту и бросили ее в направлении Земли. Где-то громыхнуло, где-то сверкнуло, над ледяными торосами загорелась разноцветным сиянием атмосфера. В Париже умерла от сердечного приступа бесхозная собака породы ризеншнауцер. В районе Бермудского треугольника утонула китовая акула. На реку Лимпопо обрушился град. В городе Бодайбо захлебнулся выпиваемой брагой золотодобытчик С.Пенкин.
Нехорошее это дело – магнитная буря!
Старик почувствовал ее ближе к утру. Остро вступило в область мозжечка, потом мерзопакостной дрожью побежало по шейным позвонкам, и в том районе, где полагал старик селезенку, вздыбило и затрепетало. Ох, годы, годы… идут годки-то! Бегут, сволочи, как тараканы запечные! Старик слез с лавки и угрюмо поплелся глянуть в окно. За окном в небе скакали цветные огоньки. Сиянье, разрази его! А людям, дуракам, нравится. Восхищаются, людишки-то. Стишки кропают. Старик высморкался и посмотрел на кровать, панцирной сеткой обвисшую под молодой румяной девкой. Внучка. Спит, и никакая буря магнитная ее не берет! Ишь, королева! Сколько живет, а все – как молодая!
Сплюнул, ощущая закипающую обиду. Ну почему так все? Сколько себя помнил, всегда был ветхим и древним дедом. Бородатым, словно раскольник какой. Вечно – подагра, радикулит, боли в суставах. А внучка – всегда румяная. Молодая. Никакой лихоманке не подверженная. Да еще и – нахальная. Всегда мороженного требует шоколадного. А где его здесь, на полюсе отыщешь? Да и внучка ли она ему? Если внучка, то должны быть отец и мать – дети его. Бабка должна быть. Но ни бабки, ни сынов-дочерей не помнил старик, хоть ты застрели! Словно всю жизнь был он дедом.
Дедом Морозом – Красным носом.
Ну, погодите у меня!
Младший сержант Федотов и рядовой Лукашенко – доблестные представители великого танкового воинства – стояли в оцеплении. Стояли они давно, а если говорить точнее, то с самого ранья. Часов с десяти. Собственно говоря, сейчас они уже не стояли, а неуклюже подпрыгивали, пытаясь согреться. Догорающий костер бросал красные блички на обступившую воинов тайгу, на еле видную в сумерках дорогу, по которой их сюда доставила жесткая автоконструкция Газ-66, на заиндевевшие брошенные автоматы… Было чертовски холодно.
– А мороз-то градусов тридцать! А говорили – до минус пяти. Вот и верь синоптикам, – пробормотал толстый и короткий, похожий на дубовый обрубок, Федотов. – Сдохнем мы тут, Лука.
– Не называй меня Лукой, – возмутился Лукашенко. Он стянул варежки и протянул длинные пальцы пианиста к углям. – Сколько раз говорить – «господин Президент»!
– Валить надо отсюда пока живы, вот что я думаю, – продолжил Федотов. – Сейчас почти шесть, значит – стрельбы уже закончились и все уехали в часть.
– Что ж, они нас не заберут? – спросил Лукашенко. – Он был старше Федотова на три года, но в армию был призван недавно и был потому еще наивен, как ручной попугай. – Если такой холод? Им же за нас отвечать?
– Им бы за себя ответить! А про нас напишут – погибли при исполнении. На ученьях даже процент есть на списание.
– Чего «списание»?
– Людей, лопух. В общем, так: доедаем галеты и двигаем в деревню. Там попросимся к кому-нибудь. А утром вернемся.
– А вдруг узнают?
– Если что, скажем, что от волков спасались.
Лукашенко не спорил. А чего спорить, если даже под мышками сосульки образовались!? Да и волчий вой он сразу же услыхал…
Они взяли автоматы и, проваливаясь в наметенных сугробах, побрели в сторону деревни Ванино.
– Мороз-то какой ударил, а, Настя? – пробормотал, входя в избу, дед Поликарп. – Сейчас ходил к Ваське, так весь продрог.
– Как он там?
– А ему что? Веселый, – вздохнул дед Поликарп. – Не знает, что его ждет.
– Может, кого другого попросишь?
– Да кого ж попросишь, если один Кирза этим занимается.
– Ну, подожди, когда он протрезвеет.
– Это теперь ждать до середины января. Пока он все праздники не отметит.
Дед Поликарп стянул древний тулуп и приложил мерзлые руки к печке:
– Да… откуда такой морозяка?
– По телеку сказали, что арктический антициклон. И – что магнитная буря, – пояснила Настя – упитанная мечтательная девица. – Дедушка, а тебе Тимати нравится?
– Какой – такой тимати? – не понял старик, и тут послышался робкий стук в окно. Настя отодвинула занавеску и увидела две освещенные военные фигуры с автоматами.
– Дедушка, там солдаты какие-то.
– Какие еще солдаты? – старик тоже посмотрел на улицу.
Точно, военные. Молодые, рожи белые от холода. Тот, что был покороче, стал подпрыгивать и кричать. Старик разобрал слова:
– Околели совсем… пустите погреться… замерзаем.
Дед пошел отодвигать засов.
– …и чего ж вы там забыли? – спрошивал он спустя несколько минут у толстого младшего сержанта, назвавшегося Валерой.
– Да ученья у нас, – еле ворочал тот языком. – Нас в оцепление поставили, чтоб никого на полигон не допускать. Завтра в четыре должны забрать.
– Как же так. А мороз?
– А кого это волнует. Дали галеты, консервы – и стойте. Грейтесь костром.
– А палатку?
– Это армия, дедушка, – злобно прогундосил черноволосый носатый рядовой Александр. – В армии и не то бывает.
Старик снисходительно усмехнулся:
– Знаю я, что там бывает. Сам под Курской дугой три раза горел.
– Так вы тоже танкист? – оживился Валера.
– А то! С «Тиграми» пришлось биться.
– Ну и как?
– Как… три снаряда в него всадишь, только тогда и можно остановить! -Настя, приготовь нам еды. Картошечки поставь. Огурчиков. Вы, как – будете?…
– Да мы на службе, – пробормотал Александр.
– Можно, можно… – улыбнулся Валера. – Он с нескрываемым удовольствием оглядел фигуру шестнадцатилетней Насти. Хорошая слива в таежной глуши!
Он осмотрелся. Кухня. За его спиной – дверь в холодный коридор. Справа – окно, за которым в черной мгле лютует мороз. Над головой Федотова, под потолком висят несколько древних икон. Слева вдоль стены стоит сундук с кулями, над сундуком – желто-коричневые фотографии. Далее – печка – самое восхитительное в мире создание рук человеческих – классическая русская, с лежанкой наверху. Печка граничила с дверью в комнату. Довершал антураж кухни стол и несколько табуреток, на которых теперь восседали Федотов, Лукашенко, хозяин избы и …
Нет, внучка пока не сидела. Она застенчиво подпирала печку.
Дед Поликарп был рад гостям. С внучкой особо не поболтаешь, тем более – не выпьешь. А тут – хлопцы молодые. Да еще и танкисты. А самогон – он всегда есть! Старик ловко достал три стакана и тотчас наполнил их прозрачным напитком. Из стаканов потянуло смолистым духом.
– Это из чего же он? – поинтересовался Валера.
– Там много всего. Плюс – шишки кедровые.
– Целебный, значит, – поднял стакан Лукашенко.
– Ага. Ну, ребятушки, за знакомство.
Выпили.
Настя ставила на стол тарелки. Федотов постепенно оттаивал. Настя – девка хоть куда, думал он, украдкой поглядывая на внучку деда Поликарпа. Ишь, какие грудяки! Созрела уже… поди, хочется… – он сглотнул слюну. Надо будет ночью ее, того… Старика только подпоить, как следует…
– Вы, как отец, сами-то работаете?
– Работаю.
– Ну и как к вам на работе относятся?
– С подозрением.
– Ага. Понятно. А мы вот служим.
– Откуда будете?
– Я – из Воронежа, – вступил в разговор Лукашенко.
К этому времени он принял решение: произвести впечатление на внучку. Ночь впереди длинная. Подпоить хозяина с Федотом, и – вперед!
– Фамилия моя – Лукашенко. Слыхали?
– Это в Белоруссии президент?
– Точно, – со скромной улыбкой подтвердил Лукашенко. – Однофамилец. И мой батя – из Белоруссии. Из-под Минска.
– Белорусы – это люди. – подтвердил дед Поликарп. – У меня в армии много друзей было. Дмитрович, Тоболкевич … не то, что хохлы – Рассоха, Хоботня …
Дед Поликарп налил еще. Настя закончила ставить на стол еду и тоже присела, бросая быстрые пугливые взгляды на Федотова.
– Ну, ребятки, с Богом! – хозяин степенно перекрестился и выпил.
Младший сержант тоже перекрестился. И тоже выпил.
– Что, веруешь? – спросил его дед. – В Бога-то?
– Не то слово! Я вообще – младший брат Христа.
– Чего?
– В духовном смысле.
– А я вот музыкант! – встрял внезапно Лукашенко. Он тоже выпил второй стакан, и почувствовал себя гораздо увереннее. Надо, надо производить впечатление! – Я до армии на клавишах в плебешнике* давил.
Консерваторию закончил. Песни сочиняю.
Он значительно посмотрел на внучку. Внучка смутилась.
– Вы какую музыку любите? – продолжил наступление Лукашенко.
– Мне Хулиа Иглесис нравится. И сын его Энрика. И Тимати …
– Ха! Тимати! Да ему папа денег дал, он и поет! Дали бы мне денег… У папы Карло очаг был нарисованный, а у меня… у меня дома даже нарисованного нет! – неожиданно для себя Лукашенко увидел, что плачет. – Бедность, проклятая-я-я… мы в плебешнике, бывало, собачьим кормом закусывали… сухим. Пьем «Агдам». И – сухим кормом, сухим кормом…
– А мне нравятся «как упоительны в России вечера», – наливая по-третьей, произнес дед Поликарп и тоненько протянул, – …и хруст французской булки-и-и…
– Чего она хрустит? Это что – сухарь, что ли? – не понял Федотов.
– Халтура! Кругом одна халтура! – пришел во внезапную ярость Лукашенко.
– Я вот стихи сочинил. Ну-ка, послушайте:
Все мы когда-то в вечный сон,
Постигнув суть вещей,
Уйдем, и только лишь Кобзон
Бессмертен, как Кощей!
За столом наступила тишина. Настя перестала жевать и перевела взгляд с Федотова на Лукашенко. Дед Поликарп ухмыльнулся. Федотов нервно стал катать хлебную крошку. Вдохновенный Лукашенко продолжил наступление:
– А вот – про Пьеху.
Как маска живая – не взглянешь без смеха.
Поет о любви безморщинная Пьеха!
– А про Бориса Моисеева у вас есть стихи? – спросила Настя. – Он мне нравится.
– Борис прославился хитом –
Поется оный нижним ртом!
– А кто такой Моисеев? – спросил старик, снова наполнив стаканы.
– Да это – пед один, – пояснил Федотов. Он чувствовал, что мерзавец Лука перехватывает инициативу. Еще немного, и внучка совсем перестанет на него, Валерия, глядеть!
Дед Поликарп опечалился. Совсем он от жизни отстал – о ком ни заговорят, никого не знает. А Федотов зачастил:
– В бинокль подглядывал из окон нудист по кличке «Зоркий Сокол». Упала дама на диван, зажав в руке большой банан. Толку не будет от этого праха – здесь кости лежат святого монаха!… Все мои сочинения!
Было ясно, что младший сержант впал в состояние, когда человек еще трезв, чтобы отвечать за свои поступки, но уже пьян, чтобы их контролировать.
– Не в том беда, что без зубов Шура!
Беда: рожать не может, хоть пора! – предпринял новую попытку привлечь внимание внучки Лукашенко.
– Кавказские горы залил кровью изувер,
Словно Помпеи покрыл пеплом Везувий! – ответил Федотов.
Ах, Лука! Ну и сволочь – без мыла к внучке лезет!
Дед Поликарп совсем расстроился. Мало того, что от жизни отстал, так еще и Ваську надо, того…
– Беда у меня, ребятки, – молвил он, наконец.
– А что такое? – рядовой Лукашенко, благодарный за тепло и самогон, готов был в лепешку расшибиться, но утешить старика. – Может, мы, чем помочь можем?
– Да Васька у меня. Как сын он мне родной. Даже ближе.
– Внуки – это хорошо!
Дед Поликарп налил в стаканы и продолжил:
– Так вот, Васька значит. Один годик ему исполнился.
– Это хорошо, – повторил Лукашенко. – За Ваську! За союз России и Беларуссии!
– Ага, союз. Как свадьба. Поженились, а спят раздельно! – остановил его дед.
– Резать Василия пора.
– Как резать? – вытаращил глаза Федотов. – За что?
– А как ты думал? К Новому году самое время.
– Да ты ж говоришь, что он тебе, как сын?
– Какой там сын. Родной он мне, Валера. Ближе нет никого, – всхлипнул старик.
– Так он что – может, болеет чем? Тогда лечить надо!
– Ты что! Здоровый. Жрет, как сволочь!
Лукашенко струхнул:
– Ну, вы, папаша, даете! Вас же за это посадят.
– За Ваську, что ль?
– Нет, за меня!
– У нас за это не сажают. А то бы давно вся деревня мотала срока.
– Что ж у вас за деревня такая? – похолодел Федотов. – Вы, значит, как год подходит…?
– Ну, кто до года ждет. Кто – в два режет!
Лукашенко стал глазами искать ватник. Нет, надо отсюда рвать когти, пока цел. Вот так деревенька! Да тут и самого прирежут за милую душу. Людоеды чертовы.
Федотов тоже соображал, как смыться. Чтоб не вызвать у деда подозрение. Ишь ты, ветеран курской дуги. Как ловко про «Тигры» врал! Заманивал… И внучка – вот так внучечка!
– А зачем же вы их режете? – не удержался Федотов. – Этакая жестокость.
– Жестокость, – всхлипнул дед. – Точно! Жестокость… А как иначе? Травить? Так это сколько отравы надо. Да потом и есть его опасно – сам отравишься.
– Деревня людоедов! – уверился окончательно Лукашенко. – Детьми питаются, гады! И никто ни ухом, ни рылом об этом…Боже мой, в наше-то время!
– А глянуть можно на него? – не унимался Федотов.
– Хочешь, гляди. Только он в хлеву. В сарае, по-вашему. Одевайся и пошли.
– В хлеву? Так он давно замерз, дед!
– Свиньи мороза не боятся, ребятушки. Да я давеча заходил к нему, подкинул отрубей.
– Свиньи??? – вылупили глаза воины.
– А кто ж еще? Не страусы же!
Старик подпер голову рукой:
– Так что, резать надо кабанчика.
– Что, прямо сейчас?
– Сейчас уже ночь. Завтра надо. Вот только некому…
– И хорошо. Значит – жить будет. – От души порадовался Лукашенко.
– Чего ж хорошего? – разозлился дед. – Я его что, для красоты выращивал? Сколько на него всего перевел!
– Так зарежь его, отец, и все! – предложил Валера. Он расслабился и накладывал Насте квашеную капусту, осторожно стараясь заглянуть за вырез сарафана. Пока что ничего внушающего видно не было.
– Не могу! – вздохнул дед Поликарп. – Он мне – как сын родной. Даже дороже!
– Так не режь…
– И что? Дальше его кормить?
Уставший держать стакан Лукашенко напомнил:
– Мы, музыканты, говорим «не держи микрофон». Это значит, давайте выпьем, а потом и покалякаем.
– Точно, – поддержал Федотов и снова заглянул в сарафан. На этот раз там что-то забелело, и он вдохновился:
– Ну, за тебя, отец, и – за Настю!
– И – за Василия! – поддержал гуманист Лукашенко.
Выпили. Настя застенчиво стала жевать картофелину. Ей нравились солдаты.
– Ваську надо резать, – вернулся дед к наболевшему. – Вот если бы кто за это дело взялся… а уж я бы отблагодарил!
Федотов рассмотрел, наконец, у наклонившейся Насти то, что хотел. Увиденное, а также выпитое, подействовали на него:
– Ну, если надо, значит – поможем!
– Да? Поспособствуешь, сынок?
– Конечно! Мы с Лукашенко его в два счета оприходуем! Верно, Лука?!
– Не называй меня Лука! – разозлился Лукашенко. – Сколько раз тебе говорить?
– У нас и штык-ножи есть, – не обратил на его обиды внимания Федотов. – Раз – и готово!
– А ты раньше-то их резал, сынок? – забеспокоился дед Поликарп.
– А чего их резать? – Это ведь не слона забить, или быка… Чик – и ты уже на небесах! – припомнил Федотов фразу Горбуна из фильма «Место встречи изменить нельзя». Он заметил, что внучка бросает на него заинтересованные взгляды.
– Я ведь, Поликарп Митрофаныч, и с волком однажды один – на – один… здесь у вас, в тайге…
– Да откуда тут волки?
– Были, были волки. Я на посту стоял. Год назад. Так вот: напали. И я штыком двоих – насмерть!
Настя восхищенно вздохнула, Лукашенко метнул на Федотова злобный взгляд, а сам младший сержант ловко отправил в рот огромный кусок холодца.
– Еще налить? – спросил дед.
– Можно. Мы его в два счета. Прямо завтра с утра и начнем!
– А ты меня спросил? – уже еле ворочая языком, подал голос Лукашенко.
– Я твой командир, шнурок! Что скажу, то и будешь делать!
– Да пошел ты!
Дальше рядовой Лукашенко перешел на язык улиц и подворотен. Было видно, что алкоголь взял его в свои грубые зеленые руки. Настя постелила ему на полу около печки, и поклонник Баха размашисто рухнул на вонючую дедову овчину, выкрикнув напоследок:
– Я за свинью горло всем перегрызу!
Дед Поликарп тоже почувствовал себя нетвердо.
– Настя, прибери тут, а я – на печку. А ты, Валера, свет гаси, да к товарищу ложись. А то уже поздно…
Федотов остался с девицей вдвоем. Он достиг своей цели – опоил и конкурента – Луку, и деда, но какой дорогой ценой это ему досталось! Вот она, рядом – молодая упругая девушка. Из сарафана лезет юное тело, глаза смотрят робко, но искательно. Пора, пора действовать! Надо сказать что-нибудь для начала…
– Мы его не больно зарежем, – забормотал Федотов. – Берется нож – и по-горлу! По-горлу его, суку!
– Ему же больно…
– Тогда в сердце! С одного удара. Р-раз!… – Федотов махнул рукой и свалился на пол. Все кружилось. Где-то высоко находилась крышка стола. Чуть ниже – табуретка. Рядом с табуреткой колоннами уходили в небо две белые тугие ноги, до которых так легко было дотянуться рукой.
– Я однажды на такси ехал, – стал он рассказывать в качающееся пространство. – Ну, выпимши был … Затошнило. Так я, чтоб салон не испачкать, перчатку снял и в нее … Культура!
Щелкнул выключатель. Кухня погрузилась во мрак, среди которого еще некоторое время младший сержант излагал свои взгляды на мир:
– …могила Неизвестного солдата… а где могила Неизвестного мирного жителя? Я не провидец, но скажу – народность наша вымирает …хи-хи … Слышу, слышу средним ухом голос времени!
– Вставай, сынок, пора! – кто-то тряс Федотова за плечо.
Младший сержант медленно приходил в себя после захватывающего эротического сна. Он дико огляделся, не узнавая очертаний казармы. Постепенно до него дошло, что он – в деревенской избе. Где-то рядом должен быть Лука … и еще – скоро им предстоит убивать свинью.
– … может, ты его – кувалдой по черепу? – интересовался Лукашенко, разливая для поправки здоровья. – Без крови, а?
– Да кто ж свиней кувалдой-то? – озабоченно отвечал Федотов. – Только ножом. Штыком, в смысле.
– А если из автомата? Контрольный выстрел?
– А за патроны как отчитываться?
Федотов продумывал план операции. Свиней ему еще резать не доводилось, однако особых сложностей не предвиделось. Поросенку всего год. Мелюзга еще. В принципе, все просто: Лука хватает хряка за задние ноги, держит их, а в это время он наносит смертельный удар по шее. Чик – и ты уже на небесах!
– У вас одежды нет – какой-нибудь, погрязнее? – спросил Федотов у старика.
– А то вдруг кровью уделаемся.
– Найду, сынок, найду! – дед Поликарп побежал в комнату.
Лукашенко запил самогон рассолом и угрюмо произнес:
– Я свинью резать не буду!
– Никто тебя и не заставляет. Ноги подержишь – и все! Делов-то – одна минута. Зато потом мясца поедим!
Это соображение понравилось Лукашенко. Да, мясца поесть – это не селедочными хвостами в батальонной столовой кормиться!
Вернулся хозяин, притащив с собой телогрейки, рваные штаны, еще какие-то тряпки:
– Ну, с Богом, сыны!
– Клыков-то у него нет? – напоследок поинтересовался Лукашенко.
– Да какие клыки! – успокоил дед. – Он же еще маленький!
Только-только рассвело. Мороз, кажется, стал слабее, а может быть, сказывался самогон. Федотов и Лукашенко подошли к сараю. Несколько поодаль держался старик. Он нажал кнопку выключателя и быстро взбежал на крыльцо:
– Так вы его не мучьте, хлопцы! – и скрылся в избе. Там он заткнул уши пальцами и стал ждать.
Федотов отодвинул засов и вошел в слабоосвещенный сарай. Следом боязливо втянулся Лукашенко.
За невысокой перегородкой добродушно похрюкивал Василий. Он что-то неспешно ел из темного обширного корыта.
– Килограмм на сто потянет! – помрачнел Федотов. – Ничего себе – один годик … Пошли, не боись … Главное – хватай за ноги по моей команде и прижимай его к земле. Усек?
– Усек, усек, – выдавил Лукашенко. Он не ожидал увидеть такого огромного зверя. Хм, легко сказать, «хватай за ноги и прижимай к земле»! А ну, лягаться начнет?
Они прошли за калитку и приблизились к твари.
– Ну, вот мы и встретились, – пробормотал Федотов, доставая штык-нож. – Мы тебя не больно зарежем … ну где ты там?
– Да здесь я, здесь … – у Лукашенко отчаянно начал болеть живот. От самогона, видать, подумал он. Лучше бы я не пил этой отравы! Руки тряслись.
Васька похрюкивал, искоса поглядывая на незнакомых людей.
– Давай, заходи ему сзади! – стал нервничать Федотов. – Быстрее, а то заподозрит чего. Лови его тогда по сараю … Давай, Лука!
– Не называй меня «Лука»!
– Кончай базарить. Приготовься. Давай!!!
Оба разом повалились на кабанчика. Своды сарая огласились душераздирающим визгом.
Лукашенко зажмурил глаза. Толстые поросячьи ноги он обхватил своими руками, и теперь ощущал на своем лице бешеные удары хвоста. Объект содрогался с такой силой, что впору было прощаться с жизнью.
Федотов боролся со скользкой передней частью. То, что он недооценил противника, младший сержант понял сразу. Вместо того, чтобы спокойно повалиться на бок, проклятое животное первым делом стало верещать ему в ухо, одним этим уже вызвав панику среди органов внутренней секреции. Далее: тварь не желала лежать спокойно. Она сучила передними лапами, вертела огромным своим рылом во все стороны, да еще и норовила укусить Федотова. Он обхватил ее за шею, словно борец в греко-римской борьбе, и все пытался припечатать к навозному полу. Кабан не давался.
– Валерка! Чего тянешь!? Режь скорее, а то – не удержу! – сдавленно донеслось до Федотова. Он с трудом узнал голос Лукашенко.
– Сейчас, сейчас, – забормотал младший сержант, пытаясь лезвием ножа найти шею зверя.
Где же она есть, проклятая? В рот лезла твердая поросячья щетина. Рядом щелкали зубы-клыки и горели адским огнем кровавые глаза. Он полоснул наугад, и тут кабан рванул с такой прытью, что штык-нож вылетел из рук Федотова куда-то вбок. Тут же из заднего прохода кабана в лицо Лукашенко ударил вонючий горячий град, отчего с бывшим музыкантом сделалась паника. Он выпустил одну из ног, и она истерично стала бить его в голову. Лукашенко отчаянно и совершенно немузыкально завыл, отчетливо диссонируя с арией кабана.
Федотов рассвирипел. Не хочешь по-хорошему – будет по-плохому! Задушу, стерва! Ярость придала ему силы, и он с утроенной энергией обхватил кабана. Где же у тебя шея?
Если бы в этот момент дед Поликарп рискнул заглянуть в сарай, он увидел бы довольно неприглядную картину. В полумраке сарая возились три примерно равновеликие туши. Две из них держали третью – визжащую и бьющуюся в конвульсиях. Угадать, где кабан, а где – люди, было довольно проблематично, настолько все были измазаны в навозе. Время от времени в визги и вопли врывались отчетливые людские выкрики:
– Ноги, ноги ей держи!
– Да не могу больше! Режь скорее!
– Нож, сучара, выбила!
– Что делать будем?
– Задушу падлу! А-а-а!!!
– Кувалду, кувалду посмотри!
– Укусила, падла. За палец!!!
Настя не выдержала. Она накинула шубку и забежала в сарай.
Василий делал последние броски. Он уже освободил задние ноги. Отшвырнул от себя Лукашенко, который, теперь, причитая, наблюдал за происходящим из угла сарая. Федотов терял силы. Свинья бросала его из стороны в сторону, как тряпичную куклу. Бежать, надо, вот что, мелькнуло у младшего сержанта. А то все кости попереломает!
– Лука! – закричал он из последних сил. – Отвлеки его, гад!
Лукашенко, скуля, полез за ограждение. Он дрожал быстрой мелкой дрожью и хотел одного – к маме.
– Лука! – снова завопил Федотов. – Кувалдой его, кувалдой… ой!…ой!!!
Тут руки его разжались наконец, и кабан вырвался на волю. Он рванул от Федотова, и с воплями стал носиться по сараю. На пол полетели какие-то тазы, доски …Опрокинулось корыто.
– Сюда, сюда! – позвала Настя Федотова.
Младший сержант поднял голову. Из угла сарая на него тараном летел озверевший хряк. Госсссподи Иисусе! Федотов, подобно гигантской жабе, подпрыгнул вверх и невероятным образом уцепился за балку-бревно, проходившую под крышей (сарай был, к счастью, низок). Он споро подтянул ноги – и вовремя, потому что тотчас же под ним смерчем пронесся верещащий монстр. Федотов глянул вниз. Чудовище носилось внизу, круша все, что попадалось на пути.
Последними усилиями воли младший сержант качнулся на балке, затем на амплитуде спрыгнул вниз, поскользнулся на скользком навозном полу, поднялся и, перевалившись через ограждение, рухнул рядом с Лукашенко.
– Живой? – Настя трясла Федотова.
– Домой, домой … – забормотал разбитый Федотов. – Пора нам… на пост пора … Заждалось командование!…
За его спиной вновь заверещал хряк.
Магнитная буря улеглась.
Под взошедшим зимним солнцем, проваливаясь в свежие сугробы, брели из чудного мира гражданской жизни двое: младший сержант Федотов и рядовой Лукашенко. Они шли, чтобы вновь заступить на пост. Лукашенко сосредоточенно рифмовал в уме слова, которые были созвучны имени «Настя». Федотов составлял текст письма на родину, в котором живо излагалась его схватка с таежным медведем-шатуном.
Прячась за ветвями елей и сосен, с хитрой улыбкой поглядывал на них красноносый седовласый старец с длинным серебристым посохом.
И кружились в воздухе снежинки – последние следы недавнего возмущения электромагнитного поля.
Примечание: плебешник* – кафе.
