Казаневский Владимир, рассказы

Сапожники и ученые

Человек временно находится среди людей. Особенно я.

Например, когда был я сапожником, коллеги полушутя называли меня ученым. Потому что я был умнее их явно. Однако, ученые, а они допускали меня в свой круг, называли меня сапожником, потому что я мог починить сапоги. И среди сапожников и среди ученых я как бы находился временно.

Никак не мог решить я кем быть: сапожником или ученым. С одной стороны, нравились мне тихие беседы, которые вели мы по вечерам с учеными, закусывая печеньем, с другой – любил я резать свиную кожу и мастерить из нее тапочки.

Однажды для сравнения пригласил я в гости к себе ученых и сапожников. Сначала диалог между ними не получался. Ученые спрашивали о своем, сапожники говорили о наболевшем. Но затем стал я как бы переводчиком между ними: язык сапожников изящно переводил на язык ученых. И наоборот.

Много интересного узнали в тот вечер ученые и сапожники. Ученые рассказывали об устройстве мироздания, сапожники объясняли предназначение испанских сапожек. Один сапожник подружился с ученым, у которого было много веснушек на лице. В обнимку бродили они по комнате и что-то нашептывали друг другу. Когда вдруг между ними возникало непонимание, они подходили ко мне и я также шепотом примирял их.

К утру сапожники и ученые так понравились друг другу, что договорились временно поменяться местами. Сапожники просились в ученые, ученые – в сапожники. Но только условно. То есть, чтобы бывшие сапожники продолжали мастерить обувь, однако при этом называли бы себя учеными. Ученые же просили называть их не сапожниками, а лифтерами, но только условно, подразумевая под этим, что они как бы сапожники. Они опасались, что не смогут справиться с молотками, а вот с лифтом управиться мог каждый.

Так договорились они и на рассвете разошлись по домам.

Я тоже как бы перевоплотился. Та часть меня, которая была сапожником, называться стала ученым, и, наоборот, ученый во мне называться стал сапожником.

Через некоторое время сапожники заметили, что молотки перестали их слушаться. Хотелось им сидеть и думать. Или листать толстые книги.

Ученых же потянуло к молоткам. Некоторые из них тайно в чуланах попытались смастерить тапочки.

Я также наблюдал перемены в себе. Ученая моя половина мечтала о коже, сапожник во мне просился в библиотеку.

Со временем ученые так вошли в образ сапожников, что пришли в мастерские и настоятельно потребовали себе молотки. Сапожники же уселись за дубовые столы с ажурными настольными лампами.

Сапожник внутренний мой всерьез взялся за постижение теорий. Ученый во мне ночью в кухне смастерил дамские модельные туфли.

Впрочем, ученым я его уже не называл, потому что мы договорились, будто ученый – это сапожник, а сапожник – это ученый. Условно, конечно.

Вскоре один из бывших сапожников, а теперь ученый с веснушками, объявил, что мы невольно совершили революцию. Он также сочинил сложную, но не лишенную остроумия, теорию, из которой стало ясно, что до революции каждый из нас счастлив был лишь наполовину. Совершив революцию, мы как бы наполнились, стали цельными. Мы будто утратили чувство неполноценности. Ведь каждый ученый в душе всегда мечтал смастерить руками хоть что-нибудь маленькое, сапожник втайне мечтал сделать открытие. Теория убедительно объяснила, как достичь счастья.

Наступила счастливая эра полноценных людей.

Карманы

Человек заметил: случилось что-то с его карманами. Отправляясь на ярмарку, положил он в карман несколько монет. Вдруг решил купить какой-то пустяк, достал все деньги. Затем передумал и положил их в другой карман. Когда у одного из прилавков человек вновь достал монеты, ему показалось, что их стало больше. Про себя он посмеялся над своей догадкой, однако, на всякий случай монеты пересчитал.
У лотка, где продавали красные апельсины, человек нарочито достал деньги. Будто изменив решение, опустил он монеты в левый карман.

Уединившись в городском парке, человек достал деньги и внимательно пересчитал их. Монет стало больше на одну. Это было невероятно! Проделав манипуляции с перемещением денег из одного кармана в другой, он убедился, что количество монет увеличилось. Причем, предсказать сколько именно монет появится в кармане было практически невозможно. Иногда прибавлялось их пять, иногда – одна.

Когда человек поведал обо всем жене, она вначале не поверила. Затем принялась кружиться в танце, смешно приседая и подпрыгивая.

О карманах решили не говорить никому. Будто ничего не случилось, человек продолжал ходить на службу. В обеденный перерыв убегал он в лес. Под старой липой быстро перемещал монеты из кармана в карман.

Дальше случилось еще более невероятное. Когда монеты оставались в кармане на ночь, к утру в нем появлялись маленькие монетки. Они словно рождались в кармане. “Проценты набегают”, – шутили супруги, спрятавшись под одеялом. Бывали случаи, когда маленькие монетки не появлялись, а за ночь количество монет в кармане даже уменьшалось. Они как бы умирали. Наутро супруги устраивали шутливую панихиду. Но это было нечасто.

Монеты жили в карманах своей тайной жизнью.

Однажды человек не выдержал и решил втайне от жены открыться знакомому ученому.

Ни одна из известных теорий не могла объяснить странного поведения монет в карманах. Ученый даже пытался прибегнуть к помощи интегрального исчисления, однако все расчеты сводились к делению на ноль. Ничего серьезного не показал и анализ химического состава монет.

Ученый оставил эксперименты, закрылся в своей спальне и тихо сошел с ума.

После этого случая человек решил не доверяться никому.

Жили они с женой неплохо. Тихими вечерами перемещал он монеты из кармана в карман. Жена сидела на полу рядом и иногда шепотом спрашивала, не хочет ли он выпить отвар шиповника. Купили новый дом с петухом на крыше. Из трубы часто шел дым.

И вдруг в обществе наступили большие перемены. Всем разрешили делать все, что не запрещено. Толковые люди тут же начали быстро бегать и о чем-то тихо договариваться друг с другом. Некоторые из них брали монеты у знакомых, якобы поносить, на самом деле, передавали их другим знакомым, чтобы затем забрать еще большее их количество. Знакомые не всегда получали свои монеты обратно. Сообразительные люди собирали много незнакомых на площади и под неожиданным предлогом забирали у них монеты. Затем убегали прочь.

Баланс в природе общества настолько нарушился, что нашему человеку пришлось уйти со службы. Теперь вынужден он был с утра до вечера сидеть дома и быстро-быстро перемещать монеты из кармана в карман. Новых монет едва хватало на жизнь.

Тяжелые времена наступали для супругов. Уже и по ночам приходилось человеку сидеть у окна с треснутым стеклом и засовывать руки в карманы. Рядом стояла жена с большим мешком и ссыпала в него монеты. От усталости она раскачивалась со стороны в сторону.

А по улицам бегали странные люди и вырывали монеты друг у друга. Иногда кто-то, словно шутя, укладывался на мостовую. Люди спотыкались о лежащих, падали. Монеты выпадали из их рук и, весело позвякивая, катились по камням. Из подворотен выбегали проворные мужики, подхватывали монеты и со смехом убегали.

Все в мире настолько перепуталось, что в карманах у человека появляться начали монеты незнакомые. Некоторые из них были в виде многогранников, у других в середине были круглые отверстия. Жена сначала сделала из таких монет ожерелье. Однако знакомый трубач объяснил, что монеты эти с выгодой можно обменять на нормальные.

Теперь для удобства человек сидел на спинке стула, руки по локоть засовывал в карманы, выгребал оттуда монеты и сбрасывал их в медное корыто. Жена, согнувшись под тяжестью небольшого на вид мешка, ходила по городу и обменивала монеты. Иногда по дороге мешок у нее отбирали. Поэтому под кроватью и на шкафу всегда лежали несколько пустых мешков.

За окном постреливали. Было как-то особенно жутко, если у забора не слышны были крики ограбленных. По ночам выли тощие собаки. Благодаря громким звукам человек не засыпал, когда работал. Спать просто было некогда. И все же не хотел он выходить на улицу, чтобы отнимать монеты у прохожих, орудуя кривым кинжалом. Поэтому продолжал нелегкую свою работу. Он даже по-своему любил ее. Смастерил специальные варежки, из которых торчали стальные штыри. С их помощью выгребал человек монеты из больших кожаных карманов и, насвистывая веселый мотивчик, ссыпал их в высокую корзину. Рядом на стульчике сидела жена и, подпевая ему, ловко сортировала монеты. Монеты слепили ей глаза, поэтому почти все лицо ее было скрыто под большими с темными стеклами очками в форме южноафриканской бабочки.

Ноги Конюхова

Однажды Конюхов заметил: его не слушаются собственные ноги. То есть нельзя сказать, что ноги совсем не слушались его. При желании мог он согнуть их в коленях, подпрыгнуть, встать посреди комнаты на одной ноге. Случалось, ноги сами вели Конюхова по известному только им маршруту. Они будто имели свою волю.

Странная вещь: куда бы ни попадал Конюхов, поддаваясь желаниям собственным, всегда ожидали его неприятности. Или супом обливали его, или били чем-нибудь тяжелым, или кусали. И наоборот, если подчинялся ногам, приводили они его туда, где все было хорошо. Подойдет, например, он к старому кирпичному дому, постучится в дверь, а там ждет старушка с печеньем и вафлями. Или на вокзал прибежит, где мальчик подарит ему тюльпаны. Поэтому сопротивлялся воле ног Конюхов, просто чтобы самоутвердиться как человек. Потому что подозревал, мозги его находятся не в голове, как у всех людей, а в ногах.

Собственно, Конюхов полностью доверял своим ногам. Не то, чтобы он любил их, скорее, уважал. Каждый вечер вымывал он ноги в тазике специальной щеточкой, обильно смачивал их одеколоном. В ореховом шкафчике хранились не менее двух дюжин свежих носков. Имелась обувь из телячьей, свиной, оленьей кож, лакированная, с медными пряжечками, разукрашенная в горошек…

Неизвестно по какой причине в то утро Конюхов вдруг взбунтовался. Когда ноги позвали подняться его с постели, внезапно ухватился он двумя руками за спинку кровати. Ноги подпрыгивали, отталкивались от стены, пятками стучали по матрацу. Уже пальцы рук Конюхова побелели и чувствовал он, что вот-вот свалится с постели на пол. Но тут удалось ему непослушные ноги затолкнуть между стальных прутьев спинки кровати. Ноги подергались, затем успокоились.

Так лежал Конюхов до наступления сумерек. Затем поднялся с постели. Ноги были послушны ему.

Подчиняясь своим желаниям, Конюхов вышел из дома. Миновав незнакомые улочки, выбрался на окраину города. Хотя он никогда здесь не бывал, уверенно обогнул темную кирпичную стену и углубился в лес. Руками отбиваясь от веток, смело шел он между деревьев.

Лес был настолько велик, что только на рассвете выбрался Конюхов из него в поле. Бегали серенькие зайцы, сверкали капельки росы. Появилась хромая собака и побежала рядом с ним.

Вскоре показался дом. Входная дверь его была приоткрыта. В небольшой гостиной стоял стол, накрытый на семь персон. И хотя Конюхов был голоден, направился он не к столу, а вверх по лестнице.

У окна на треножнике была медная подзорная труба. Почудилось Конюхову, что сейчас будет наблюдать он сражение. Посреди распростертых на траве тел заметит себя рядом со своими ногами, оторванными взрывом снаряда. Однако сквозь подзорную трубу увидел он лишь голое поле, над которым парил одинокий орел.

Хозяева сидели уже за столом. Конюхов сел на единственный свободный стул. Молча принялись за еду.

Постукивая тяжелой палкой об пол, из комнаты вышла старуха.Она остановилась около Конюхова и посмотрела на него строго.

Внезапно старуха сильно ударила его по спине палкой.Конюхов упал на пол. Увернулся от второго удара, выбежал из дома, не забыв прихватить со стола еду для хромой собаки.

Пугало

Я поставил чемодан на мостовую. Двери с шипением закрылись, автобус тяжело вздохнул и продолжил путь Указатель, кусок растресканной фанеры, был прибит ржавыми гвоздями прямо к стволу старого дуба, одинокого среди прямоствольных осин. Тропинка сначала была спокойной, потом, когда появились заросли малины, стала извиваться.
Почему оказался в этом лесу я не знал. Наверное, потому, что должен уже был очутиться не там, где был всегда. А всегда я был… или не был…
Тропинка была неясной. Как дважды неверная жена, подумал я. То исчезала среди зарослей, то будто бы появлялась, чтобы снова исчезнуть. Я начал опасаться, что смогу заблудиться в этом сумрачном лесу. Таком же сумрачном, как и я сам.
Вдруг появился человек. Сгорбленный, плотный как осенний гриб.
– Далеко до Осиновки? – стараясь быть предельно любезным, спросил я.
Он остановился, посмотрел на меня, словно только что проснувшись. Лицо его было похоже на кусок иссохшего теста.
– Осиновки? – переспросил он. – Ах, да, Осиновка!
Старик развернулся и пошел туда, откуда пришел.
Когда он исчез, я поставил чемодан на плечо и снова пошел по тропинке.
Довольно скоро лес начал редеть. Тропинка заторопилась, скакала между гигантских кореньев деревьев, ловко перепрыгнула через веселый ручей.
Дома возникли вдруг. Они напоминали огромные приземистые грибы, наспех выросшие после теплого дождя. Ближайший дом был окружен густой изгородью из молодого ивняка. У калитки стояло пугало. Странное пугало. Как бы человек стоял, широко расставив руки в стороны, одетый во что попало: подвязочки, завязочки, банальная соломенная шляпа, обширные штаны в косую полосочку, опоясан красной широкой тесьмой, белая рубаха из грубого полотна. Вместо лица у него было серое полотно с бордовым тряпичным мешочком на месте носа, глаза…Прорезанные в ткани щели, а в них – глаза. Мне показалось, они были живыми. Кажется, они даже слезились… Очень странно.
Я отошел. Почему пугало стоит здесь, у калитки. Обычно пугала должны находиться в поле или в огороде. Ну, да. В детстве меня так и дразнили – Пугало Огородное. Особенно усердствовал тот мальчик из развалин. Серый, кажется.
Я миновал несколько домов, у которых также стояли пугала. Они стояли, широко расставив руки в стороны. Все пугала в мире похожи, подумал я.
Когда я вошел, все посмотрели на меня. Я поставил чемодан у входа за дверью и подошел к широкой дубовой стойке.
– Пиво только теплое, – предупредил меня стоявший за стойкой мужчина с широким ленивым лицом, вытирая руки о серый фартук.
– Хорошо, – согласился я.
– Омлет с грибами? – движения мужчины были медленные как во сне.
Я сел за стол у двери.
В углу за длинным столом сидели крепкие мужчины. Они громко разговаривали, широко размахивали руками.
Я принялся за омлет. Пиво было теплым.
Дверь открылась. В трактир вошел очень крупный мужчина. Уже скоро он взял кружку с пивом и присел у моего стола.
– Надолго к нам? – спросил он.
– Не знаю, – честно сказал я.
– Деньги есть? – он пил пиво, смешно вытягивая губы.
– Деньги?
– Деньги нужны?
Я вздохнул.
– Триста, – просто сказал он.
Я перестал жевать.
– Тремя купюрами, – он смотрел на меня.
Вдруг я заметил, что мужчины в углу молчат.
– Всего-то, ночь постоять, – он поднял бокал, рассматривал внимательно его содержимое. – Деньги немалые.
– Деньги немалые, – согласился я.
– За месяц не заработаешь, – вместо меня сказал он.
– Что нужно делать? – спросил я.
– Пугало мое поиздержалось.
Мы молча шли мимо унылых изгородей, у которых стояли пугала.
– От людей, – предупредил мой вопрос великан.
– Разные бывают люди, – язык слушался меня с трудом.
Он посмотрел на меня сверху дружелюбно, зубы его были белоснежные.

Я уже все знал, поэтому не удивился, когда, обернувшись, увидел, что мужчины из таверны, идут за нами. Шел я все медленнее, с трудом передвигая грузные ноги. Сзади меня уже кто-то придерживал за локти. Мы приближались к большому каменному дому с серой черепичной крышей. У изгороди пугала не было. Я уже смутно представлял себе, как укладывают меня на дубовый крест, руки расставляют в стороны, а затем толстые женщины неопределенного возраста начинают, припевая незнакомые заунывные песни, наряжать меня в пестрые одежды.

Будет пахнуть хвоей, подумал я. Хотел спросить о чем-то гиганта, но язык был сухой и тяжелый.
– Деньги – утром, – зачем-то продолжал лгать великан, открывая калитку, которая жалобно скрипнула.
На пороге дома уже стояли женщины неопределенного возраста, в темных платках на голове. Одна из них, рябая, начала запевать заунывную песню, казалось, у нее очень болел зуб. Сзади, на улице, уже собирались жители деревни. Из дома выносили грубый деревянный крест. Из березы, отметил про себя я и почему-то улыбнулся. Потом вспомнил, что чемодан оставил в таверне за дверью и пожалел, что так и не успел надеть новые носки дымчатого цвета.

Лифт

Гудок паровоза был бесконечно далеким. Антон лежал на диване лицом вниз. Книга, раскрытая настежь, словно подражая ему, валялась у лакированной ножки дивана на полу, обложкой наружу. На ней были жирные коричневые буквы. Впервые за много дней он наслаждался одиночеством. Жена уехала к своей матери вместе с детьми. Если бы мать жены приехала к ним, воскресенье было бы безнадежно испорчено. Скорее всего, ему пришлось бы под каким-нибудь предлогом уйти из дома до вечера. А предлог найти было бы не так уж сложно. Потому что и жена и ее мать были бы только рады избавиться от него. Но избавиться так, чтобы он все-таки приносил деньги.

Антон повернулся на бок… и вдруг увидел входную дверь. Это была не та дверь! Он стремительно поднялся. Сначала ему показалось, что все это – туманный сон, потом мелькнула мысль, что это с ним уже было когда-то. Затем он заподозрил, что это не его, Антона, дом. Но стол, книга на полу, телевизор, потолок с длинной вертлявой трещиной от окна – были на месте. Почему-то стараясь ступать неслышно, он медленно подошел к двери. Она была входной, за ней не было, как обычно, прихожей. Она раньше была входной. Теперь это была дверь лифта. Типичная дверь лифта. Створки которой раздвигаются в разные стороны. Справа от дубового наличника двери, на стене, были две кнопки со стрелками, одна из которых указывала вниз, другая – вверх. Внезапно Антон ощутил, что ноги его отлиты из чугуна, что лоб покрыт холодными капельками дождя, что он не спал уже семь ночей. Да. Это была дверь лифта. Причем, не новая. Местами потертая, с какими-то пятнами, трещинами. Его это даже возмутило. Ладно, дверь лифта, но почему не новая?! И на кнопках пятна. Явно ими пользовались многократно. Антон отступил на несколько шагов, неотрывно глядя на дверь.

Забавно. Это была единственная дверь в доме, через которую он мог выйти наружу. И тут он вдруг сообразил: его дом – одноэтажный! Откуда в одноэтажном доме лифт? И разве можно построить лифт так быстро? И так бесшумно. Что за ерунда! Дверь лифта!

Немного успокоившись, Антон сел на диван, книгу пришлось сдвинуть ногой, смотрел на дверь. Пробормотал что-то вслух. Заныла поясница.

Словно приняв важное решение, Антон встал, подошел к двери, прильнул к ней, начал вслушиваться. Никаких звуков.

Так он стоял долго. Внезапно где-то далеко вверху едва слышно взвыл двигатель, запели металлические тросы. Это было недолго. Звуки стихли.

Антон смотрел на кнопки со стрелками. Куда мог подняться или опуститься лифт? На миг ему показалось это даже забавным. Вниз – в преисподнюю, вверх – на небеса. Впрочем, кто может сказать с уверенностью, что небеса находятся вверху, а преисподняя – внизу. Может быть, она справа, или прямо здесь. И если опускаться вниз, далеко вниз, сначала будет оболочка, потом мантия, затем ядро, снова мантия, оболочка, а там – Космос. А если подниматься ввысь, головой можно упереться в Луну. Антон физически ощутил, что он макушкой уткнулся в шершавую лунную поверхность. Да, почему все решили, что Рай там, на небесах? Любой праведник панически боится, что за малую провинность он может очутиться в Аду. Любой грешник надеется, что за пустяковое доброе дело он может попасть в Рай. Что означают эти стрелки? Возможно, во дворе нашли нефть и за ночь установили буровую? Антон улыбнулся. В таком случае, он богат! Кстати, это было единственное мало-мальски материалистическое объяснение появления двери лифта в его доме. Между прочим, шутки оставьте у себя в кармане, а выйти из дома он не мог, потому что все окна скрыты были надежными железными решетками. И тут она, мать жены. Она настояла на этих проклятых решетках.

Антон вплотную приблизился к кнопкам лифта. Что все-таки означают эти стрелки? В обыкновенном многоэтажном доме это знает любой ребенок, может даже собака или кошка. Указательным пальцем он слегка коснулся кнопки со стрелкой, указывающей вверх. Хорошо, сейчас он нажмет эту кнопку. Двери откроются. Там будет кабина лифта. Допустим, в ней никого не будет. Он войдет, двери закроются. Вдруг, они не раскроются уже никогда? И куда он уедет? Что там, вверху? А внизу? И если лифт застрянет? Словно опасаясь, что кнопка неожиданно сработает сама по себе, он отдернул руку. А если в лифте кто-то будет? Кто? Если незнакомка, конечно…Тогда с ней…Все равно куда? Вниз или вверх? А что там, внизу?.. Ага, он сам ответил себе: с незнакомкой – вниз. Кто еще может оказаться в лифте? Кроме незнакомки… Мало ли кто…Случайные попутчики…Зеркало? Он представил себе, что бесконечно опускается вниз, в кабине лифта никого, зеркала со всех сторон, во все стены, зеркальные потолок и пол. Удачная модель изощренной адской пытки – вечно любоваться своим опостылевшим лицом. Антон шагнул в сторону, оказался у зеркала, висевшего на стене. Посмотрел на себя. Синюшные мешки под глазами, морщины, особенно противной была косая морщина на лбу. Родинка прилепилась под правым глазом. Непонятные глаза. Все говорят, добрые. Только одна женщина сказала, что никакие они не добрые, коварные. Неужели коварные? Эта щетина лезет и лезет… Достаточно смотреть на себя несколько секунд, чтобы вызвать если не тошноту и рвоту, так тоску… А если смотреть на себя вечно?

Словно испугавшись, что дверь лифта исчезнет, Антон быстро обернулся. Все было на месте. Он медленно приблизился к двери. Ему показалось, что от нее повеяло прохладой, вдруг почудился неведомый пряный густой запах… Послышался шелест, чей-то смех…Детский или девичий. Серебряный колокольчик словно прозвенел. Он снова припал к двери. Было тихо.

Так долго стоял он, напрягшись всем телом, вслушиваясь. Не заметил, когда размяк, опустился на колени.
Послышались голоса. Ключ в двери повернулся. Он спал?
– Что с тобой? – спросила жена, втаскивая сумку. – Подвинься.
Антон поднялся с пола, подумал: «Как она похожа на свою мать», – произнес:
– Ключ искал. Гаечный.
– Гаечный? – жена потащила сумку в кухню.
– И не забудь забрать диски, – говорил старший сын младшему, проходя мимо Антона. – Серый не любит…
Перед тем, как закрыть входную дверь, Антон выглянул наружу. Солнце наполовину погрузилось в грозовую тучу, далекий лес был нереальным.
Зайдя в свою комнату, Антон лег на кровать поверх одеяла, лицом вниз. Голова была невесомой, в душе не было движений.
Дождь забарабанил по жести внезапно. Антон даже вздрогнул. В комнате стало сумеречно.
Звук дверного звонка был долгим. Антон перевернулся на спину. Настойчивый звонок повторился. «В такую погоду только рыбы с зонтиками разгуливают,» – подумал Антон и тут же иронически додумал: «Какие мы остроумные, однако». Медленно он приподнялся, пошарил ногой в поисках тапка, махнул рукой, упал спиной на кровать, широко зевнул, так, что чуть не свело правую скулу. Послышался голос жены, мужской голос. Антон прикрыл глаза.
Когда Антон вошел в кухню, жена чистила картофель у мойки.
– Совсем сошли с ума, – не оборачиваясь, произнесла она. – Точно, рехнулись. Ума не хватает. Лифтера вызывали? – она передразнила кого-то. – Лифтера. Какого лифтера? Дом одноэтажный.
– Что?! – Антон обогнул стол, подошел к жене, которая, все так же не оборачиваясь, продолжала ловко орудовать ножом. – Лифтера? Какого лифтера?
– Ну, да, обыкновенного. Лифтера, спрашивает, не вызывали? Не мешай.
– Кто?
– Что – кто? Лифтер. В форме.
– Какой лифтер!
– На груди – «аварийная по лифтам», – жена посмотрела на Антона. – Проснулся? На, – она вручила ему нож. – Какой лифтер? – Антон положил нож на стол.
– Уехали уже. – Жена смотрела на Антона. – Странный ты какой-то. Лифтер. С девицей разъезжает. Нахал. Такой себе…с усами. И она…Тоже мне, лифтерша. А машина не лифтерная. Слишком хорошая.
Дождь стих внезапно. Уже скоро на небе появились вымытые звезды. Немолодая Луна пряталась за темной яблоней.

Антон вошел в ванную комнату.
– Странно все это, – продолжала говорить жена, обращаясь к нему через дверь. – Очень странно. Этот лифтер сказал еще, что лифт может больше не появиться никогда.
– Я знаю, – сказал Антон, откручивая ручку крана.
– Что ты знаешь?! Какой лифт? – прокричала жена. – Ты ничего, ничего не знаешь. И ты ничего не можешь. Лампочку вкрутить некому!
– Да, – сказал себе Антон, медленно стягивая рубашку через голову. – Я ничего не знаю. И ничего не могу. – Неожиданно он схватил стоявший на полочке под зеркалом стакан с торчащей из него зубной щеткой и швырнул его в кафельную стену.

Из жизни ошибок

1.Шли навстречу друг другу две ошибки: своя и чужая. По мере их сближения своя ошибка становилась все меньше, а чужая больше. Когда они встретились, чужая ошибка стала большой как пожилой гиппопотам, своя превратилась в муравья.
2. Если свою ошибку не признать, она станет сиротой и пойдет по миру.
3. Однажды одну ошибку не простили. Она взбесилась и искусала хозяина.
4. Одна большая ошибка хвасталась своим подружкам, что она целиком состоит из маленьких ошибочек в голубых сарафанчиках. За это подружки купили ей золотистую шляпку с бисерками.
5. Цепочка из ошибок может быть такой прочной, что за нее можно вытащить из колодца целое ведро мудрости.
6. Часто, когда у ошибки рождается ребенок, ее отец бесследно исчезает.
7. В природе ошибок – устанавливать свою родословную.
8. Одна ошибка мнила себя оплеухой, а оказалась грамматической.
9. Одна ошибка мечтала стать большой политической ошибкой, однако ее не заметил учитель истории.
10. Неужели уже беременна мать, готовая родить ошибку, которая в состоянии уничтожить земную цивилизацию?
11. Маленькая ошибочка в большом деле может быть значительно весомее значительной ошибки в маленьком дельце.
12. Только попугаиха способна рождать одну и ту же ошибку.
13. Ошибка философа смешна перед ошибкой машиниста поезда.
14. Иные ошибки размножаются как кролики.
15. Бывает, ошибка приживается в доме и становится членом семьи.

Сад Тирана

Существовал на свете тиран. Талантливый, трудолюбивый. Тиранил всех с утра до вечера с удовольствием. Никогда не жаловался, хотя народец достался ему никудышный. Тощий, глупый и тихий. Беззубый. Возможно, слишком любил своего тирана, возможно, просто не мог без него жить.

И тиран любил свой народ. Он как бы с ним спал, со всем народом одновременно. И с женщинами, и с мужчинами, и с детьми. Нельзя сказать, что тиран их попросту насиловал, поскольку народ-то был покорный. Народу постоянно нужно было отдавать кому-то дань. И вообще народ не смог бы выжить без своего тирана. Некому было бы его, народ, оплодотворять.

То есть, не могли существовать друг без друга: народ и его тиран.

И вдруг тиран умер. То ли посмотрел на него кто-то не так, то ли камень упал с неба. Версий причин смерти тирана было больше, чем языков у народа. Бесспорным был лишь факт – тиран скончался.

Долго народ горевал. Затем вдруг понял, что жить без тирана просто не может. Что-то там было у народа с генами. То ли звездочки в них какие-то накопились, то ли крестики.

Сначала народ попытался найти себе нового тирана. Но первый же новый тиран оказался какой-то худосочный. Не мог он удовлетворить весь народ. Женщины начали капризничать, хныкать, мужчины собирались группами и громко кричали на улицах, дети загадочно улыбались и расходились по углам. И все вместе дружно перестали работать. Когда новый тиран куда-то пропал, появился очередной, из провинции. Этот все сокровища из дворца начал стаскивать в свой большой чулан. Там, в этом чулане, он и сгинул.

Были и другие тираны, даже заграничные. Впрочем, не тираны – так, тиранчики. Не мог подобрать народ тирана по своему размеру, по своему вкусу, по цвету своему и запаху.

И тогда решил народ оставаться верным своему бывшему настоящему тирану.

В центре столицы на холме соорудили огромный мавзолей. Забальзамированное тело тирана поместили в мраморный саркофаг, который установлен был в подземелье на глубине семи метров. В обширном зале наверху, едва освещенном, звучала тихая музыка.

Впервые кто-то украдкой справил нужду в укромном углу центрального зала мавзолея в марте. Затем были менее скромные последователи. И коль скоро акты эти были спонтанными, естественными, они, следовательно, имели некий символический смысл. Так показалось народу.

Теперь многочисленные посетители мавзолея справляли нужду в центральном зале вполне официально. В святыню были устроены два входа: мужской и женский. Перед специальными розовыми кабинками раздавалась туалетная бумага с изображением улыбающегося тирана. Продукты жизнедеятельности народа накапливались в подземелье, где покоился саркофаг. Таким необычным образом народ пытался передать тепло своих сердец праху любимого тирана. Перед мавзолеем постоянно толпились люди. Отчасти потому, что в столице были закрыты все общественные туалеты. Народная любовь к тирану проявлялась не только сознательно, но и на бессознательном уровне. Это была чистая любовь.

Когда подземелье было полностью заполнено продуктами жизнедеятельности благодарного народа, недалеко от мавзолея разбили сад с фруктовыми деревьями. Удобрения в сад поступали непосредственно из мавзолея по специальным бронзовым трубам.

Первые плоды из сада догадались раздать нищим, которых за время бестирании появилось много. Они стояли на перекрестках с протянутыми руками, попрошайничали в немногочисленных кафе, деловито шныряли по поездам. Когда нищим объявили о бесплатной раздаче плодов, они плотной стеной окружили сад. Если бы не энергичные действия верных почитателей тирана, которые присматривали за садом, не уцелело бы ни одно из деревьев. Трупы с улиц увезли этой же ночью на больших грузовиках.

Следующей весной сад расцвел особенно буйно. Его заметно расширили. Для этого пришлось снести несколько кварталов сомнительных строений, в которых жили то ли бедные, то ли богатые. Их трудно было различить, потому что к этому времени основным занятием народа стало воровство. И если, например, в доме были бронированные двери, отделанные редкими сортами дерева, внутри могла оказаться разруха и пустота, потому что к этому времени хозяева успели украсть только двери. Наоборот, внутри покосившейся хибарки можно было обнаружить значительные ценности, уже украденные. Сложилась у народа своеобразная иерархия: кто умел лучше воровать, находился наверху, кто похуже – ниже. Кто вообще воровать не умел, тот находился среди нищих, которые красть умели, но были очень ленивыми.

Единственное, что еще не воровали, это народные испражнения. В виде удобрений они поступали в сад исправно. Именно поэтому сад процветал.

Осенью урожай фруктов был так велик, что сначала не знали куда его девать. Когда все нищие до отвала объелись фруктами и выстроились огромной очередью перед мавзолеем, деревья все еще обильно были усыпаны сочными плодами.

Кто-то остроумно предложил пустить в сад иностранцев, у которых свой собственный тиран был еще жив. Между деревьев вскоре появились в оранжевых противогазах люди. Прибыли ярко раскрашенные автоматические уборочные машины. Довольно быстро все фрукты погружены были в длинные автофургоны, которые вместе с иностранцами убыли в неизвестном направлении. Взамен у входа в сад иностранцы оставили всякую всячину в блестящих упаковках, которые разворованы были мгновенно.

Ожидается, что будущей осенью урожай фруктов буде еще более заманчивый.